Чтобы помнили. шергин борис викторович. Смотреть что такое "Шергин, Борис Викторович" в других словарях Где родился шергин в каком городе

На всем протяжении своей творческой жизни и три десятилетия, прошедших со дня его смерти, Шергин тихо и ровно светит нам, как негасимая лампада, и ждет, когда мы за ослепительными вспышками фейерверков и назойливыми неоновыми огнями разглядим этот ясный и негасимый свет и придем к нему.

Размышляя о природе таланта Бориса Шергина, Владимир Личутин пишет: "Поэзия освящается землею, в которой зародилась. Поэтому Шергин не мог бы родиться среди теснин Алтая и кержацких распадков Сибири, где взгляд упирается в ближний камень, наглухо заметанный лесами; он не мог бы появиться и на Урале, где люди слишком смело врубились в гору и больше смотрели в глубины, в пещерные тайны, чем в небо. И там возник Бажов. Не только житье лепит певца, но и рождение: родина входит в твою кровь неслышно от предков твоих"

Борис Шергин с полным на то основанием подчеркивал: "Родитель мой был старинного роду. Прадеды наши помянуты во многих документах Устюга Великого и Соли Вычегодской". Действительно, род Шергиных был хорошо известен в Великоустюжских землях. Ю.М. Шульман, тщательно изучавший родословную Бориса Шергина, отмечает, что его родовые истоки восходят к глубочайшей древности, а большинство представителей этого рода - "не сановного и не служилого, но все же весьма заметного в народной истории Севера", - были священниками. Родоначальником же "генеалогической ветви, ведущей напрямую к Борису Шергину", Ю.М. Шульман называет Ивана Шергина - сына устюжского священника и зачинателя династии Шергиных-солепромышленников. Однако и жизнь родителей Бориса Шергина, и его собственные детство и юность оказались связанными с Городом (так - с большой буквы, часто без указания названия, именовал в дневниках Шергин дорогой его сердцу Архангельск): "В 1865 году, по смерти моего деда, бабушка оставила родину навсегда и уехала в Город к морю. У моря началась трудовая отцова жизнь. Почти всю жизнь он плавал на мурманских пароходах. А матери моей предки (и дед мой по матери) век служили в Адмиралтействе при корабельных верфях". Род Шергина по матери --урожденной Старовской - коренные поморы. Прадед писателя Михаил Старовский, "мастер парусного художества", переехал в Соломбалу с берегов Белого моря. Его сын Михаил стал "парусным мастером 3-го класса" и владельцем мастерской по изготовлению парусов.

Когда 16 (28) июля 1893 г. Борис появился на свет, отцу его, Виктору Васильевичу, было сорок три года. Жила семья Шергиных в небольшом домике на улице Кирочной (ныне К.Маркса) недалеко от ее пересечения с Санкт-Петербургским (ныне Ломоносова) проспектом. Воспоминания о взаимоотношении родителей, об отношении их к детям, о родном доме оставляют навек в душе Бориса Шергина ощущение полного и незамутненного счастья. Жизнь, полная любви друг к другу, праведных трудов, увлечения "художеством", навсегда становится для него эталоном жизни.

Любовь к искусству Севера во всех его многообразных проявлениях - народному поэтическому творчеству и поморской "книжности", иконописи и народной росписи по дереву, к музыке и слову, ко всей богатейшей народной культуре зародилась в будущем писателе именно здесь, в родном доме. Мать его, которая "на народе не пела песен, а дома или куда в лодке одна поедет - все поет", подруги ее, поморки-соломбалки, хранительницы богатейших северных фольклорных традиций, отец, увлекавшийся изготовлением моделей судов, его друзья-мореходы, что запоют песни - "ажно посуда в шкафу звенит", Пафнутий Осипович Анкудинов, знавший "на голос добрый десяток старин-былин", давали юному Борису Шергину возможность перенять богатства народного слова и народного искусства самым непосредственным образом - из уст в уста и из рук в руки.

Учился будущий писатель в Архангельской мужской губернской гимназии, получившей в 1911 году имя М.В. Ломоносова. В автобиографии Шергина есть такие строки: "Будучи учеником Архангельской гимназии, я сшивал тетради в формате книг и печатными буквами вписывал туда на память то, что казалось мне любопытно. Тщился украсить эти "книги" и собственноручными рисунками. …Кисти, краски, стамески, всякий инструмент для резьбы по дереву стали и моей страстью. Кроме кораблей, я делал модели северных церквей; утварь в северном стиле. Страсть к народному, самобытному искусству привела меня в Москву, в Строгановское художественное училище". Студентом старейшего художественного учебного заведения России - Строгановского центрального художественно-промышленного училища - Борис Шергин стал в 1913 году и никогда не жалел о сделанном им выборе. "Как праздник, вспоминаются мне годы пребывания нашего в Москве, в Строгановском училище. Талантливые педагоги-художники, такие, как С.С. Голоушев, С.В. Ноаковский, П.П. Пашков искру любви к искусству умели раздувать в пламя. …Сколько душевного веселья получили мы от наших походов в Абрамцево, Сергиев Посад, в Хотьково, в Богородское. Мы знали, что здесь начиналось возрождение народного искусства", - писал Шергин в рассказе "Виктор-горожанин". В этом же рассказе есть и такие строки: "Русь московская стала второй моей родиной". С 1913 года он начинает "делить жизнь" между Москвой и Севером, приезжая домой лишь на каникулы. Этот период жизни Шергина стал, вероятно, главным временем формирования его художественного самосознания, становления творческой личности. Он по-настоящему глубоко и полно осознал значение народной культуры и ощутил настоятельную потребность сделать все, что в его силах, чтобы не дать погибнуть "отходящей красоте".

В Москве Шергина заметили. Оценили не только его способности художника, но и прекрасное знание народного слова, умение петь былины, талант сказочника. В 1915 году студент-строгановец знакомится с удивительной пинежской сказительницей Марьей Дмитриевной Кривополеновой, которую привезла в Москву фольклористка О.Э. Озаровская. В этом же году в газете "Архангельск" появилась статья Шергина "Отходящая красота", в которой рассказывается о выступлении Кривополеновой в Политехническом музее и о том впечатлении, которое она произвела на слушателей.

Знакомится Борис Шергин и с известными учеными-фольклористами братьями Борисом и Юрием Соколовыми, а в 1916 году, по заданию академика А.А. Шахматова, отправляется в экспедицию для записи диалекта и фольклорных произведений в Шенкурский уезд Архангельской губернии.

После окончания училища, где Шергин занимался в живописно-декоративной, набойной, резьбы по дереву и эмальерной мастерских, он возвращается в Архангельск и с 1917 по 1919 год работает в Архангельском обществе изучения Русского Севера, а затем - в кустарно-художественных мастерских.

В 1922 году Борис Викторович переезжает в Москву и становится сотрудником Института детского чтения Наркомпроса. В 1924 году выходит его первая книжка - "У Архангельского города, у корабельного пристанища", оформленная им самим. Этой книгой, содержащей не собственные произведения автора, а записи текстов и мелодий фольклорных северных баллад, Шергин утверждает свое художественное кредо: посвятить свою жизнь тому, чтобы произведения устного народного поэтического творчества, "наши сказанья" "попали в писанья", чтобы не прервалась живая традиция северной культуры, продолжателем и хранителем которой он себя ощущал. Спустя полвека после выхода первой книги Шергина Юрий Шульман напишет: "Уже в первой своей книге, стремясь сохранить и запечатлеть живую полноту народного искусства… Шергин, в сущности, не перелагает, а оригинально преображает старины, по их же законам красоты, усиливая поэтическое впечатление "искрометного" народного слова нотами быстрого речитатива, а также авторскими, бесподобными по изяществу и "светлому перезвону" художественными иллюстрациями, таящими неподдельный аромат древнерусской живописи. Тройное дарование автора - сказителя, писателя, художника кисти, излучаемое книгой, создало ее удивительную цельность и редкую самобытность".

После выхода второй книги - сборника сказок "Шиш московский" (1930) - Борис Шергин становится членом Союза писателей, работает в составе оргкомитета и избирается делегатом на Первый Всесоюзный съезд советских писателей, проходивший в столице в 1934 году. С этого же года он переходит на профессиональную литературную работу. Он часто выступает в различных аудиториях с устным исполнением народных сказок, былин, баллад и собственных произведений, написанных как на основе фольклорных источников, так и под впечатлением рассказов земляков-поморов или воспоминаний о детских и юношеских годах, проведенных в Архангельске. Один за другим выходят сборники его произведений - "Архангельские новеллы" (1936), "У песенных рек" (1939), "Поморщина-корабельщина" (1947).

Последняя из названных книг, опубликованная в пору расцвета таланта Шергина, увидела свет вскоре после выхода печально знаменитых постановлений ЦК ВКП(б) о журналах "Звезда" и "Ленинград", кинофильме "Большая жизнь" и др., ознаменовавших начало беспрецедентной государственной кампании удушения искусства. "Поморщина-корабельщина" подверглась сокрушительному разгрому со стороны официозных критиков. Шергина обвиняли в любви к старому поморскому быту, консерватизме, отсутствии связей с современностью. Традиционный уклад поморской жизни, отразившийся на страницах книги, весь ее строй и смысл вступали в противоречие с идеями устремленности в бесклассовое и безбожное интернациональное будущее. И критики испугались: вдруг современному читателю такая жизнь, какой живут герои Шергина, верные духовным ценностям дедов и прадедов, покажется слишком привлекательной, гораздо более привлекательной, чем чертежи безликого общества будущего?

Лишь через десять лет, в 1957 году, истинным ценителям творчества писателя удалось добиться издания очередной книги Бориса Шергина - "Поморские были и сказания", вышедшей в "Детгизе" с иллюстрациями знаменитого графика В.Фаворского. В 1959 году появляется один из самых объемных сборников произведений Бориса Шергина - "Океан море русское", а в 1967 - самое полное из его прижизненных изданий - "Запечатленная слава".

Впервые на родине Бориса Викторовича, в Архангельске, сборник его произведений, получивший название "Гандвик - студеное море", был издан лишь в 1971 году…

В конце 1870-х - начале 1980-х книги Шергина издавались и в Москве, и в Архангельске довольно часто и большими тиражами. Но в последние десятилетия коммерциализация книгоиздательского процесса привела к тому, что выход подобных сборников стал почти невозможен. Между тем ждут своего часа подготовленные к публикации дневники Бориса Шергина - поистине драгоценные записи, раскрывающие нам сокровенные духовные богатства писателя. В том, какую радость несут современному человеку эти дневники, как они способны укрепить и обогатить его, можно убедиться, познакомившись с их текстами по публикациям в сборнике "Изящные мастера" (1990) и журналах "Слово" (1990) и "Москва" (1994).

Уникальность Шергина, неповторимость его творчества в том, что он сумел органически соединить, слить две художественные системы - литературу и фольклор, дать народному слову новую жизнь - в книге, а литературу обогатить сокровищами народной культуры. Книги Бориса Шергина в наши дни как никогда актуальны и современны, даже злободневны, ибо в пору утраты представлений о духовных и культурных ценностях, оставленных нам в наследство прадедами, они возвращают нас к этим ценностям, вразумляют, радуют, обогащают. Не только достоверностью изображаемого и "хорошим знанием поморского быта", что ставили писателю в заслугу рецензенты, ценны произведения Шергина. Он показывает читателю жизнь, наполненную высоким смыслом, жизнь, основанную на безукоризненных нравственных принципах. В 1979 году Виктор Калугин писал: "Чем больше вчитываешься в эту своеобразную поморскую летопись, составленную нашим современником, тем больше убеждаешься: не прошлому, а настоящему и будущему принадлежит она". Думаю, что это время - время Шергина пришло.

Галимова Е.Ш.,
доктор филологических наук, профессор

Бори́с Ви́кторович Ше́ргин - русский писатель, фольклорист, публицист и художник.

Борис Викторович родился 28 июля (16 июля по старому стилю) 1893 года. Отец Шергина, потомственный мореход и корабельный мастер, передал сыну дар рассказчика и страсть ко всякому «художеству»; мать - коренная архангелогородка, познакомившая его с народной поэзией Русского Севера. В семье Шергин воспринял первые важные уроки взаимоотношений с миром и людьми, трудовой кодекс чести северного русского народа. С детства постигал нравственный уклад, быт и культуру Поморья. Срисовывал орнаменты и заставки старинных книг, учился писать иконы в поморском стиле, расписывал утварь; ещё в школьные годы стал собирать и записывать северные народные сказки, былины, песни.
Учился в Архангельской мужской губернской гимназии (1903-1912); окончил Строгановское центральное художественно-промышленное училище (1917). Работал как художник-реставратор, заведовал художественной частью ремесленной мастерской, внёс вклад в возрождение северных промыслов (в частности, холмогорской техники резьбы по кости), занимался археографической работой (собирал книги «старинного письма», древние лоции, записные тетради шкиперов, альбомы стихов, песенники). В 1922 г. окончательно переехал в Москву; работал в Институте детского чтения Наркомпроса, выступал с рассказами о народной культуре Севера с исполнением сказок и былин перед разнообразной, в основном детской, аудиторией. С 1934 г. - на профессиональной литературной работе.
Первая публикация - очерк «Отходящая красота» о концерте Марии Дмитриевны Кривополеновой (газета «Архангельск». 1915, 21 ноября). При жизни писателя опубликовано 9 книг (не считая переизданий). В газетах и журналах Шергин помещал статьи литературоведческого и искусствоведческого характера, реже - литературные произведения.
Умер писатель 30 октября 1973 года в Москве.

Основные издания
У Архангельского города, у корабельного пристанища. М., 1924.
Шиш московский. М., 1930.
Архангельские новеллы. М.: Советский писатель, 1936.
У песенных рек. М., 1939.
Поморщина-корабельщина. М.: Советский писатель, 1947.
Поморские были и сказания. / Гравюры В. А. Фаворского. М.: Детгиз, 1957.
Океан-море русское: Поморские рассказы. М.: Молодая гвардия, 1959. 350 с.
Запечатленная слава: Поморские были и сказания. М.: Советский писатель, 1967. 440 с.
Гандвик - студеное море. / Художник А. Т. Наговицын. Архангельск: Северо-Западное книжное изд-во, 1971. 208 с.
Экранизации произведений
Ваня Датский. Реж. Н.Серебряков. Комп. В.Мартынов. СССР, 1974.
Волшебное кольцо. Сцен. Ю.Коваля. Реж. Л.Носырев. СССР, 1979.
Данило и Ненила: Реж. Ю.Трофимов. Комп. В.Дашкевич. СССР, 1989-1990.
Дождь. Сцен. Ю.Коваля, Л.Носырева. Реж. Л.Носырев. Худож. В.Кудрявцева-Енгалычева. СССР, 1978.
Золочёные лбы. Сцен. А.Хмелика. Реж. Н.Серебряков. Комп. Э.Артемьев. СССР, 1971. Текст читает О.Табаков.
Мартынко. Реж. Э.Назаров. СССР, 1987. Роли озвучивают: Л.Куравлёв, Н.Русланова, Н.Корниенко.
Mister Пронька. По сказке Б.Шергина «Пронька Грезной». Сцен. Ю.Коваля, Л.Носырева. Реж. Л.Носырев. Худож. В.Кудрявцева-Енгалычева. СССР, 1991.
Пинежский Пушкин. Сцен. и пост. Л.Носырева. Худож. В.Кудрявцева-Енгалычева. Россия, 2000.
Пойга и лиса. Реж. Н.Голованова. Комп. Н.Сидельников. СССР, 1978. Текст читает И.Рыжов.
Поморская быль. По старине Б.Шергина «Для увеселения». Реж. Л.Носырев. СССР, 1987.
Про Ерша Ершовича. Реж. С.Соколов. СССР, 1979. Роли озвучивают: Ф.Иванов, Л.Дуров.
Смех и горе у Бела моря. По произведениям С.Писахова и Б.Шергина. Реж. Л.Носырев. СССР, 1979-1987.
Чудо-мороз. По мотивам северных сказов Б.Шергина. Реж. Ц.Оршанский. СССР, 1976.
Матвеева радость (1985)
Спектакли по произведениям Шергина
«Шиш Московский» Московский Государственный Историко-Этнографический Театр (МГИЭТ)

Писатель, поэт

«Лежащий в печали человек всегда хочет встать да развеселиться. И чтобы сердце твоё развеселилось, совсем не надобно, чтоб вдруг изменились житейские обстоятельства. Развеселить может светлое слово доброго человека». Борис Шергин

Борис Шергин (правильное ударение в его фамилии - на первом слоге) родился в Архангельске 28 июля 1896 года.

Отец Шергина был потомственным мореходом и корабельным мастером, а мама - коренной архангелогородкой и старообрядкой.

Родители Шергина были хорошими рассказчиками, мама любила поэзию. По словам Бориса: «Маменька мастерица была сказывать… как жемчуг, у нее слово катилося из уст». Шергин с детства хорошо знал быт и культуру Поморья. Он любил слушать увлекательные рассказы друзей отца — именитых корабельных плотников, капитанов, лоцманов и зверобоев. С песнями и сказками его познакомила заостровская крестьянка Н. П. Бугаева - друг семьи и домоправительница Шергиных. Борис также срисовывал орнаменты и заставки старинных книг, учился писать иконы в поморском стиле, расписывал утварь. Шергин позже писал: «Мы - Белого моря, Зимнего берега народ. Коренные зверобои-промышленники, тюленью породу бьем. В тридцатом году от государства предложили промышлять коллективами. Представят-де и ледокольной пароход. Условия народу были подходящи. Зашли кто в артель, кто на ледокол...».

Еще учась в школе, Шергин стал собирать и записывать северные народные сказки, былины и песни. Он учился в Архангельской мужской губернской гимназии, позже - в 1917 году окончил Строгановское центральное художественно-промышленное училище, в котором приобрел специальность графика и иконописца.

В годы учебы в Москве Шергин сам выступал в качестве исполнителя баллад Двинской земли, иллюстрировал своим пением лекции по народной поэзии в Московском университете. В 1916 году он познакомился с академиком Шахматовым и по его инициативе был направлен Академией наук в командировку в Шенкурский уезд Архангельской губернии для исследования местных говоров и записи произведений фольклора.

После возвращении в Архангельск в 1918 году Шергин работал как художник-реставратор, заведовал художественной частью ремесленной мастерской, внес вклад в возрождение северных промыслов (в частности, холмогорской техники резьбы по кости), занимался археографической работой (собирал книги «старинного письма», древние лоции, записные тетради шкиперов, альбомы стихов, песенники).

Серьезный интерес к фольклору вызвало знакомство Шергина с пинежской сказительницей Марьей Дмитриевной Кривополеновой и фольклористами братьями Соколовыми. В газете «Архангельск» появилась статья Шергина «Отходящая красота» - о выступлении Кривополеновой в Политехническом музее и о том впечатлении, которое она произвела на слушателей.

В 1919 году, когда русский Север был оккупирован американцами, Шергин, мобилизованный на принудительные работы, попал под вагонетку, и потерял ногу и пальцы левой ноги. Эта беда подвигла Бориса Викторовича вернуть слово обрученной невесте.

В 1922 году Шергин переехал в Москву, где жил бедно. В подвале в Сверчковом переулке он писал сказки, легенды, поучительные истории о своем русском Севере. Он также работал в Институте детского чтения Наркомпроса, выступал с рассказами о народной культуре Севера, исполнял сказки и былины перед разнообразной, в основном детской, аудиторией. С 1934 года он целиком посвятил себя профессиональной литературной работе.

Шергин как рассказчик и сказочник сформировался и стал известен раньше, чем Шергин-писатель. Его первую книгу «У Архангельского города, у корабельного пристанища», выпущенную в 1924 году, составляли сделанные им записи шести архангельских старин с нотацией мелодий, напетых матерью, и входивших в репертуар выступлений самого Шергина.

Авантюрные остроумные сюжеты о «Шише Московском» - «скоморошьей эпопеи о проказах над богатыми и сильными», сочный язык, гротескно-карикатурное изображение представителей социальных верхов связывали плутовской цикл Шергина с поэтикой народной сатиры. Сказочная «эпопея» о Шише начала складываться еще в годы Ивана Грозного, когда шишами называли беглых холопов. Некогда распространенный повсюду сказочный эпос о Шише в наиболее цельном виде сохранился лишь на Севере. Шергин собрал по берегам Белого моря более ста сказок о Шише. В его обработках Шиш изображен веселым и жизнерадостным, а царь, баре и чиновники - глупыми и злыми. Шиш в образе скомороха вышучивал богатых и сильных мира: «Это через чужую беду Шиш сделался такой злой. Через него отлились волку коровьи слезы... У Шиша пословица: кто богат, тот нам не брат. Горько стало барам от Шиша».

«Шишу Московскому» было суждено стать самой знаменитой книгой писателя. В 1932-33 годах сказки Шергина в исполнении автора передавались по московскому радио и имели огромный успех у слушателей. После выхода «Шиша Московского» Шергин стал членом Союза писателей и делегатом Первого Всесоюзного съезда советских писателей.

В третьей книге «Архангельские новеллы», изданной в 1936 году, Шергин воссоздал нравы старомещанского Архангельска. Автор предстал перед читателями как тонкий психолог и бытописатель. Новеллы сборника, стилизованные во вкусе популярных переводных «гисторий» XVII—XVIII вв., посвящены скитаниям в Заморье и «прежестокой» любви персонажей из купеческой среды.

Первые три книги Шергина (оформленные автором собственноручно в «поморском стиле») представляли в полном объеме фольклорный репертуар Архангельского края. Но степень зависимости автора от фольклорного первоисточника с каждой новой книгой все уменьшается, а непременная ссылка Шергина на источник стала не более, чем выражением авторской скромности.

История Поморья, переданная в первых трех книгах Шергина, продолжалась и в следующем его сборнике - «У песенных рек», вышедшем в 1939 году. Этот сборник включал в себя историко-биографические поморские рассказы, народные толки о вождях революции и их легендарно-сказочные биографии. В книге «У песенных рек» Север России предстал перед читателями как особый культурно-исторический регион, сыгравший значительную роль в судьбе страны и занявший неповторимое место в ее культуре. Последующие «изборники» Шергина расширяли и уточняли этот образ.

Из-за ухудшающегося состояния здоровья с конца ноября 1940 года Шергину было все сложнее читать и писать. Вышедшую после войны в 1947 году книгу «Поморщина-корабельщина» сам Шергин называл своим «репертуарным сборником»: она объединяла произведения, с которыми он выступал в военные годы в госпиталях и воинских частях, клубах и школах. Судьба этого сборника трагична: он попал под разгромные критические статьи после печально известного постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Книгу «Поморщина-корабельщина» назвали псевдонародной и обвинили в том, что с её страниц «пахнет церковным ладаном и елеем».

Во время ленинградского дела Ахматовой-Зощенко имя писателя было дискредитировано, а сам он за «осквернение русского языка» был предан общественной обструкции и не мог печататься более десяти лет. Шергин прозябал, покинутый всеми, в непроходимой бедности, бывшие друзья и знакомые отворачивались, проходили мимо. Перед писателем закрылись двери всех издательств. Обращаясь за помощью к Александру Фадееву, Шергин писал: «Обстановка, в которой я пишу свои книги, самая отчаянная. Двадцать лет я живу и работаю в тёмном и гнилом подвале. Я утратил 90% зрения. В одной комнатке нас помещается пять человек… Семья моя голодает. У меня нет сил продолжать свою работу».

Разрушению стены молчания вокруг Шергина способствовал организованный в 1955 году творческий вечер писателя в Центральном доме литераторов, после которого в издательстве «Детская литература» был опубликован в 1957 году сборник «Поморские были и сказания», а через некоторое время вышел и «взрослый» сборник избранных произведений «Океан - море русское». Сборник вызвал немало восторженных отзывов.

В 1960-е годы Шергин жил в Москве на Рождественском бульваре. Он занимал две комнатки в большой коммунальной квартире. Соседи видели в нём лишь тихого пенсионера и полуслепого инвалида. Когда он с палочкой выбирался во двор, то растерянно замирал, не зная, куда ступить и где приткнуться. Кто-нибудь из мальчишек подбегал к нему и вёл к скамейке на бульвар. Там, если погода позволяла, Шергин мог сидеть в одиночестве до самого вечера.

В 1967 году было опубликовано наиболее полное прижизненное издание произведений Шергина — сборник «Запечатленная слава». В творчестве Шергина очень четко выделялись две основные манеры повествования: патетическая и бытовая. Первая используется писателем в описаниях природы Севера и его народа. Вторая, свойственная шергинскому очерку нравов и бытовой сказке, явно ориентирована на сказ - фонетическую, лексическую, синтаксическую имитацию устной речи. Своеобразие творчества Шергина состояло в непосредственной ориентации его текстов на народное творчество.

На родине Шергина, в Архангельске, сборник его произведений «Гандвик - студеное море», впервые был издан лишь в 1971 году. Зато в конце 1970-х и начале 1980-х годов книги Шергина издавались и в столице, и в Архангельске довольно часто и большими тиражами.

С годами зрение Бориса Викторовича становилось всё хуже и хуже, а к старости он ослеп совсем.

Умер Шергин 30 октября 1973 года в Москве. Он был похоронен на Кузьминском кладбище.

После смерти мультфильмы, созданные по мотивам сказок Бориса Шергина («Волшебное кольцо», «Мартынко» и другие), сделали его имя по-настоящему известным.

Три писателя, знавшие Шергина в последние годы его жизни, написали о нем свои воспоминания.

Федор Абрамов писал о Борисе Шергине: «Комната - подвал. К вечеру было дело, темновато. Но - свет. Свет от старичка на кроватке. Как свеча, как светильник. В памяти вставал почему-то Зосима Достоевского, в последний раз наставляющий Карамазовых, деревенские старики, которые уже «сожгли» всю свою плоть. Бесплотные, бестелесные... Впечатление — благость, святость, неземная чистота, которая есть в картинах Вермеера Делфтского. Слепой старик. А весь светился».

Юрий Коваль - писатель и художник, составил выразительный словесный портрет Шергина: «Борис Викторович сидел на кровати в комнате за печкой. Сухонький, с прекрасной белой бородой, он был все в том же синем костюме, что и в прошлые годы. Необыкновенного, мне кажется, строя была голова Бориса Шергина. Гладкий лоб, высоко восходящий, пристальные, увлажненные слепотой глаза и уши, которые смело можно назвать немалыми. Они стояли чуть не под прямым углом к голове, и, наверное, в детстве архангельские ребятишки как-нибудь уж дразнили его за такие уши. Описывая портрет человека дорогого, неловко писать про уши. Осмеливаюсь оттого, что они сообщали Шергину особый облик — человека, чрезвычайно внимательно слушающего мир».

Юрий Коваль вспоминал о том, что, взглянув на нарисованный им портрет Бориса Викторовича, сестра Шергина ответила на вопрос слепого брата, получился ли рисунок, так: «Ты похож здесь на Николая-угодника».

А сам Коваль замечал: «Лариса Викторовна ошиблась. Облик Бориса Викторовича Шергина действительно напоминал о русских святых и отшельниках, но более всего он был похож на Сергия Радонежского».

Владимир Личутин отмечал в облике Шергина признаки духовной красоты: «Почитай, уж тридцать лет минуло, как повстречался с Борисом Шергиным, но весь он во мне, как окутанный в сияющую плащаницу неизживаемый образ. Согбенный старик, совсем изжитой какой-то, бесплотный. Просторно полощутся порты, рубаха враспояску на костлявых тонких плечах, светится просторная плешь, как макушка перезревшей дыни... Я поразился вдруг, какое же бывает красивое лицо, когда оно омыто душевным светом, ...от всего одухотворенного обличья исходит та постоянная радость, которая мгновенно усмиряет вас и укрепляет. Осиянный человек сердечными очами всматривается в огромную обитель души, заселенную светлыми образами, и благое чувство, истекая, невольно заражало радостью и меня. Я, молодой свежий человек, вдруг нашел укрепу у немощного старца».

Уникальность Шергина, неповторимость его творчества состояла в том, что он сумел органически соединить, слить две художественные системы - литературу и фольклор, дать народному слову новую жизнь - в книге, а литературу обогатить сокровищами народной культуры. Книги Бориса Шергина в наши дни остались как никогда актуальны и современны, злободневны в пору утраты представлений о духовных и культурных ценностях, они возвращают читателей к нравственным ценностям, радуют и обогащают. Шергин показывает в своих произведениях читателям жизнь, наполненную высоким смыслом, жизнь, основанную на безукоризненных нравственных принципах. В 1979 году Виктор Калугин писал: «Чем больше вчитываешься в эту своеобразную поморскую летопись, составленную нашим современником, тем больше убеждаешься: не прошлому, а настоящему и будущему принадлежит она».

2003 год отмечался в Архангельской области как «год Шергина».

РАССКАЗЫ ШЕРГИНА

«Круговая помощь»

На веках в Мурманское становище, близ Танькиной губы, укрылось датское судно, битое непогодой. Русские поморы кряду принялись шить и ладить судно. Переправку и шитье сделали прочно и, за светлостью ночей, скоро. Датский шкипер спрашивает старосту, какова цена работе. Староста удивился:

Какая цена! Разве ты, господин шкипер, купил что? Или рядился с кем?
Шкипер говорит:
- Никакой ряды не было. Едва мое бедное судно показалось в виду берега, русские поморы кинулись ко мне на карбасах с канатами, с баграми. Затем началась усердная починка моего судна.

Староста говорит:

Так и быть должно. У нас всегда такое поведение. Так требует устав морской. Шкипер говорит:
- Если нет общей цены, я желаю раздавать поручно.

Староста улыбнулся:

Воля ни у вас, ни у нас не отнята.

Шкипер, где кого увидит из работавших, всем сует подарки.

Люди только смеются да руками отмахиваются. Шкипер говорит старосте и кормщикам: - Думаю, что люди не берут, так как стесняются друг друга или вас, начальников. Кормщики и староста засмеялись:

Столько и трудов не было, сколько у тебя хлопот с наградами. Но ежели такое твое желание, господин шкипер, положи твои гостинцы на дворе, у креста. И объяви, что может брать кто хочет и когда хочет.

Шкиперу эта мысль понравилась:

Не я, а вы, господа кормщики, объявите рядовым, чтоб брали, когда хотят, по совести.

Шкипер поставил короба с гостинцами на тропинке у креста. Кормщики объявили по карбасам, что датский шкипер, по своему благородному обычаю, желает одарить всех, кто трудился около его судна. Награды сложены у креста. Бери, кто желает.

До самой отправки датского судна короба с подарками стояли середи дороги. Мимо шли промышленные люди, большие и меньшие. Никто не дотронулся до наград, пальцем никто не пошевелил.

Шкипер пришел проститься с поморами на сход, который бывал по воскресным дням.

Поблагодарив всех, он объяснил:

Если вы обязаны помогать, то и я обязан…

Ему не дали договорить. Стали объяснять:

Верно, господин шкипер! Ты обязан. Мы помогли тебе в беде и этим крепко обязали тебя помочь нам, когда мы окажемся в морской беде. Ежели не нам, то помоги кому другому. Это все одно. Все мы, мореходцы, связаны и все живем такою круговою помощью. Это вековой морской устав. Тот же устав остерегает нас: «Ежели взял плату или награду за помощь мореходцу, то себе в случае морской беды помощи не жди».

«По уставу»

Лодья шла вдоль Новой 3емли. Для осеннего времени торопилась в русскую сторону. От напрасного ветра зашли на отстой в пустую губицу. Любопытный детинка пошел в берег. Усмотрел, далеко или близко, избушку. Толкнул дверь - у порога нагое тело. Давно кого-то не стало. А уж слышно, что с лодьи трубят в рог. Значит, припала поветерь, детине надо спешить. Он сдернул с себя все, до последней рубахи, обрядил безвестного товарища, положил на лавку, накрыл лицо платочком, добро-честно простился и, сам нагой до последней нитки, в одних бахилах, побежал к лодье.

Кормщик говорит:

Ты по уставу сделал. Теперь бы надо нам сходить его похоронить, но не терпит время. Надо подыматься на Русь.

Лодью задержали непогоды у Вайгацких берегов. Здесь она озимовала. Сказанный детина к весне занемог. Онемело тело, отнялись ноги, напала тоска. Написано было последнее прощанье родным. Тяжко было ночами: все спят, все молчат, только сальница горит-потрескивает, озаряя черный потолок.

Больной спустил ноги на пол, встать не может. И видит сквозь слезы: отворилась дверь, входит незнаемый человек, спрашивает больного:

Что плачешь?
- Ноги не служат.

Незнакомый взял больного за руку:

Встань!

Больной встал, дивяся.

Обопрись на меня. Походи по избе.

Обнявшись, они и к двери сходили и в большой угол прошлись.
Неведомый человек встал к огню и говорит:

Теперь иди ко мне один.

Дивясь и ужасаясь, детина шагнул к человеку твердым шагом:

Кто ты, доброхот мой? Откуда ты?

Незнаемый человек говорит:

Ужели ты меня не узнаешь? Посмотри: чья на мне рубаха, чей кафтанец, чей держу в руке платочек?

Детина всмотрелся и ужаснулся:

Мой плат, мой кафтанец…

Человек говорит:

Я и есть тот самый пропащий промысловщик из Пустой губы, костье которого ты прибрал, одел, опрятал. Ты совершил устав, забытого товарища помиловал. За это я пришел помиловать тебя. А кормщику скажи - он морскую заповедь переступил, не схоронил меня. То и задержали лодью непогоды.

Текст подготовил Андрей Гончаров

Борис Викторович Шергин (16 (28) июля 1896, Архангельск - 30 октября 1973, Москва) - русский писатель, фольклорист, публицист и художник.

Биография

Борис Викторович Шергин родился 28 июля (16 июля ст.с.) 1893 года. Отец Шергина, потомственный мореход и корабельный мастер, (по анкете самого Шергина отец - крестьянин, выходец с р. Вычегда, но с детства попал в моряки и дослужился до «государя-кормщика») передал сыну дар рассказчика и страсть ко всякому «художеству»; мать - коренная архангелогородка, познакомившая его с народной поэзией Русского Севера.

С детства постигал нравственный уклад, быт и культуру Поморья. Срисовывал орнаменты и заставки старинных книг, учился писать иконы в поморском стиле, расписывал утварь; ещё в школьные годы стал собирать и записывать северные народные сказки, былины, песни. Учился в Архангельской мужской губернской гимназии (1903-1912); учился в Строгановском центральном художественно-промышленном училище (1913-1917). Работал как художник-реставратор, заведовал художественной частью ремесленной мастерской, внёс вклад в возрождение северных промыслов (в частности, холмогорской техники резьбы по кости), занимался археографической работой (собирал книги «старинного письма», древние лоции, записные тетради шкиперов, альбомы стихов, песенники). Печатался с 1912 г.

В 1922 г. окончательно переехал в Москву; работал в Институте детского чтения Наркомпроса, выступал с рассказами о народной культуре Севера с исполнением сказок и былин перед разнообразной, в основном детской, аудиторией. С 1934 г. - на профессиональной литературной работе, тогда же вступил в Союз писателей СССР.

Первая публикация - очерк «Отходящая красота» о концерте М. Д. Кривополеновой (газета «Архангельск». 1915, 21 ноября). При жизни писателя опубликовано 9 книг (не считая переизданий). В газетах и журналах Шергин помещал статьи литературоведческого и искусствоведческого характера, реже - литературные произведения.

Шергин-сказитель и сказочник сформировался и стал известен раньше, чем Шергин-писатель. Его первую книгу «У Архангельского города, у корабельного пристанища» (1924) составляют сделанные им записи шести архангельских старин с нотацией мелодий, напетых матерью (и входивших в репертуар выступлений самого Шергина).

Разителен переход от торжественно-печальных старин первого шергинского сборника к грубовато-озорному юмору «Шиша Московского» (1930) - «скоморошьей эпопеи о проказах над богатыми и сильными». Авантюрные остроумные сюжеты, сочный язык, гротескно-карикатурное изображение представителей социальных верхов связывают плутовской цикл Шергина с поэтикой народной сатиры.

В третьей книге - «Архангельские новеллы» (1936), воссоздающей нравы старомещанского Архангельска, Шергин предстаёт как тонкий психолог и бытописатель. Новеллы сборника, стилизованные во вкусе популярных переводных «гисторий» XVII-XVIII вв., посвящены скитаниям в Заморье и «прежестокой» любви персонажей из купеческой среды. Первые три книги Шергина (оформленные автором собственноручно в «поморском стиле») представляют в полном объёме фольклорный репертуар Архангельского края. История Поморья, опосредованная в первых трёх книгах Шергина через искусство, красноречие, быт, предстаёт в своём непосредственном виде в следующем его сборнике - «У песенных рек» (1939). В этой книге Север России предстаёт как особый культурно-исторический регион, сыгравший значительную роль в судьбе страны и занимающий неповторимое место в её культуре. Последующие «изборники» Шергина расширяют и уточняют этот образ.

Вышедшую после войны книгу «Поморщина-корабельщина» (1947) сам Шергин называл своим «репертуарным сборником»: она объединяет произведения, с которыми он выступал в военные годы в госпиталях и воинских частях, клубах и школах. Судьба этого сборника трагична: он был подвергнут вульгарно-социологической переработке и вызвал уничижительную критику со стороны фольклористов как «грубая стилизация и извращение народной поэзии». Имя писателя было дискредитировано, а он сам обречен на десятилетнюю изоляцию от читателя.