Ива́н Алекса́ндрович Гончаро́в 1812, Симбирск, Российская империя -1891, Санкт-Петербург, там же) - русский писатель; член-корреспондент Петербургской академии наук по разряду русского языка и словесности (1860), действительный статский советник.
История создания
В 1838 г. Гончаров написал юмористическую повесть под названием «Лихая болесть», в которой шла речь о странной эпидемии, зародившейся в Западной Европе и попавшей в Петербург: пустые мечты, воздушные замки, «хандра». Эта «лихая болесть» – прообраз «обломовщины».
Полностью роман «Обломов» был впервые опубликован в 1859 году в первых четырех номерах журнала «Отечественные записки». Начало работы над романом относится к более раннему периоду. В 1849 году была опубликована одна из центральных глав "Обломова" – «Сон Обломова», которую сам автор назвал «увертюрой всего романа». Автор задается вопросом: что же такое "обломовщина " – «золотой век» или гибель, застой? В «Сне...» преобладают мотивы статичности и неподвижности, застоя, но при этом чувствуется и симпатия автора, добродушный юмор, а не только сатирическое отрицание.
Гончаров признавался, что на замысле "Обломова" сказалось влияние идей Белинского . Важнейшим обстоятельством, повлиявшим на замысел произведения, считается выступление Белинского по поводу первого романа Гончарова – «Обыкновенная история». В своей статье «Взгляд на русскую литературу 1847 го да» Белинский подробно проанализировал образ дворянского романтика, «лишнего человека», претендующего на почетное место в жизни, и подчеркнул бездеятельность такого романтика во всех сферах жизни, его лень и апатию. Требуя беспощадного разоблачения подобного героя, Белинский указывал и на возможность иного, чем в «Обыкновенной истории», завершения романа. При создании образа Обломова Гончаров воспользовался целым рядом характерных черт, намеченных Белинским в разборе «Обыкновенной истории».
В образе Обломова присутствуют также автобиографические черты . По собственному признанию Гончарова, он и сам был сибаритом, любил безмятежный покой, рождающий творчество. В путевом дневнике «Фрегат “Паллада”» Гончаров признавался, что во время путешествия большую часть времени проводил в каюте, лежа на диване, не говоря уже о том, с каким трудом вообще решился на кругосветное плаванье. В дружеском кругу Майковых, относившихся к писателю с большой любовью, Гончарову присвоили многозначное прозвище – «принц де Лень».
Появление романа «Обломов» совпало со временем острейшего кризиса крепостничества . Образ апатичного, неспособного к деятельности помещика, выросшего и воспитанного в патриархальной обстановке барской усадьбы, где господа жили безмятежно благодаря труду крепостных, был очень актуален для современников. Н.А. Добролюбов в своей статье «Что такое обломовщина?» (1859) дал высокую оценку роману и этому явлению. В лице Ильи Ильича Обломова показано, как среда и воспитание уродуют прекрасную натуру человека, порождая лень, апатию, безволие.
Путь Обломова – типичный путь провинциальных российских дворян 1840-х гг ., приезжавших в столицу и оказывавшихся вне круга общественной жизни.. Одна из причин «лихой болести», по мнению автора, несовершенство общества.
Образы
Первая часть романа «Обломов», включающая «Сон Обломова», посвящена описанию всех подробностей, «мелочей» бытия героя романа в его петербургской квартире - миниатюрной петербургской «Обломовке» - с Захаром, знаменитым диваном, халатом. Портрет Обломова говорит о многом в его характере: «Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока». Далее отмечает автор «выражение усталости или скуки», нездоровый цвет лица от недостатка воздуха и движения; обрюзгшее тело . Апатия Обломова доходила до того, что ему была безразлична паутина, напитанная пылью, которая лепилась в виде фестонов вокруг картин, ковры, покрытые пятнами, запыленные зеркала, «которые могли служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память».
Захар, слуга Ильи Ильича, под стать хозяину . Если дорогой восточный халат Обломова «засалился», то у Захара - постоянная прореха под мышкой, из которой торчит нижняя рубашка. Для своей нерадивости и лени он всегда находит оправдание . Разве он виноват, что «уберешь, а завтра опять пыль наберется». Сам ленивый, он благоденствовал на лени хозяина. С дивана Обломова не могут поднять даже неотложные дела: нужно ответить на письмо старосты Обломовки, переехать на новую квартиру, заплатить по счетам.
Обломова навещают приятели, пытаясь соблазнить на гуляние в Петергоф, но он отговаривается тем, что ему вредна сырость, хотя на улице солнечный день. Обломов видит суету и пустоту светской жизни, понимает, как обезличивается человек, посвятивший себя карьере . Особенно умны слова, обращенные к писателю Пенкину, о назначении литературы - сострадать людям из любви к ним. Однако за этими словами, при всей их безусловной правоте, угадывается желание оправдать свою бездеятельность. Обломов и читать ленится, и писательский труд его страшит: «И все писать, все писать, как колесо, как машина, пиши завтра, послезавтра: праздник придет, лето настанет - а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!» Не только заняться каким-либо полезным делом, но даже переменить образ жизни у него не хватает воли. Гордясь своей независимостью, тем, что он «барин». Обломов в силу своей неприспособленности к жизни становится рабом чужой воли, начиная со слуги Захара и кончая жуликами, которые чуть было не присвоили его имение. И только иногда, в редкую минуту он начинает с грустью и болью понимать свое истинное положение: «А между тем он болезненно чувствовал, что в немзарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть теперь уже умершее, или лежит оно, как золото, в недрах горы... Но глубоко и тяжело завален клад дрянью... Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли... Ум и воля давно парализованы, и, кажется, безвозвратно...» Ответ на этот вопрос дан в главе «Сон Обломова ». В ней рассказывается о семье Обломова, об их поместье и обычаях: «...забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке...» Труд воспринимался как наказание, посланное за грехи. У Обломова не было необходимости трудиться, так как все делали крепостные крестьяне, слуги. Годы учения тоже не воспитали в Обломове дисциплины ума. И родители всячески спасали любимое дитя от мук учения.
Параллельно с Обломовым прослеживается судьба его школьного товарища Андрея Штольца , сына управляющего имением. Отец Андрея Штольца с немецкой педантичностью и последовательностью приучал его к труду, умственному и физическому, к ответственности за выполненный урок или поручение. И
Обломов, и Штольц окончили Московский университет, оба направились в Петербург служить. Но уже через год Илья Ильич вышел в отставку: служба тяготила его, требовала внимания, усидчивости, трудолюбия. Деятельный Штольц заставляет «беспокоиться» русского барина Обломова, навязывает ему свои идеи. Штольц хочет пробудить Обломова от спячки: «Теперь или никогда!» Он заставляет его бывать в обществе, читать книги, посещать театры. Усилия его оказались тщетны.
Последняя возможность излечиться от «обломовщины» предстала перед героем в образе прекрасной русской девушки Ольги Ильинской . Любовь к ней на время воскресила Обломова. Здесь обнаружилось и «золотое сердце» Обломова, способное к сильному чувству, и его поэтичность, и чуткость, и благородство души, сказавшееся в письме к Ольге, в котором он «готов пожертвовать своим счастьем, так как не достоин ее». Но любовь требует от человека не только порывов, но и постоянного внутреннего роста, преображения души, развития ума, чувства. Любовь не принимает «сна», неподвижности . «Обломовщина»победила и на этот раз. Ольга Ильинская расстается с Обломовым . Тонкая и глубокая натура, не останавливающаяся в своем развитии, она поняла, что ее чувство обречено, не имеет перспективы: в затхлом обломовском мирке она задохнулась бы, умерла как личность. Поэтому итог жизни самого Обломова (еще задолго до смерти физической) она воспринимает как катастрофу . Ольга выходит замуж за Штольца. Союз со Штольцем - это любящая семья: «...работали вместе, обедали, ездили в поля, занимались музыкой... Только не было дремоты, уныния у них, без скуки и апатии проводили они дни». Нонесмотря на идеальность Штольца, который сочетает черты дельца с высокими нравственными качествами, Ольга чувствует, что ей чего-то не хватает в жизни , ее тяготит спокойствие и безмятежность, которая сродни «обломовщине», так как она - тип русской женщины того периода, когда в России стало пробуждаться самосознание женщин, когда они почувствовали свое право на участие в общественной жизни . В финале мы наблюдаем медленное умирание Обломова в доме его жены, мещанки Агафьи Матвеевны Пшеницыной , которая создала ему «идеал нерушимого покоя жизни». Но и сама она приобрела новое человеческое существование, наполненное серьезной внутренней работой и обретшее смысл.
Таким образом, роман И. А. Гончарова «Обломов» можно считать не только произведением, в котором раскрывается явление «обломовщины» как национального порока, но и предостережением против засилья прагматиков, подобных Штольцу, деятелей, лишенных полета, не имеющих таланта «душевности».
Немного о О. и Ш. - Оба мужских персонажа далеки от идеала Гончарова, который хотел показать, что помнить свое прошлое и чтить корни так же важно, как и постоянное личное развитие, обучение чему-то новому и непрерывное движение. Только такая гармоничная личность, живущая в настоящем времени, соединившая в себе поэтичность и добродушие русской ментальности с активностью и трудолюбием европейской, достойна, по мнению автора, стать основой для нового российского общества. Возможно, таким человеком мог бы стать Андрей, сын Обломова.
Критики о романе
Называя роман “Обломов” “капитальнейшей вещью, какой давно, давно не было”, Л.H. Толстой писал A.B. Дружинину: «Скажите Гончарову, что я в восторге от “Обломова” и перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет - это то, что “Обломов” имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике». Как плод огромного творческого обобщения действительности оценили “Обломова” также И.С. Тургенев и В.П. Боткин . Разрешение прежде всего “обширной общечеловеческой психологической задачи” увидел в нем и молодой Д.И. Писарев.
Иным было мнение автора статьи “Что такое обломовщина?” (“Современник”. 1859. № 5), критика-революционера Н.А. Добролюбова. В новом произведении Гончарова, считал он, выведен “современный русский тип, отчеканенный с беспощадной строгостью и правильностью”, а сам роман есть “знамение” настоящего общественно-политического состояния России.
Возникшие с появлением “Обломова” споры о нем не угасают и по сей день. Одни критики и исследователи объективно отстаивают при этом добролюбовскую точку зрения, другие - развивают толстовскую. Первые видят в характерах и конфликтах “Обломова” смысл по преимуществу социальный и временный, другие - прежде всего непреходящий, общечеловеческий. Кто же ближе к истине? Для ответа на этот вопрос необходимо присмотреться к композиции произведения, учесть его творческую историю, а также познакомиться с гончаровской философией любви и ее отражением в романе.
В данной статье мы рассмотрим главную идею романа "Обломов" Ивана Гончарова и то, какие вопросы затронул автор в своем гениальном произведении. Стоит сказать, что Гончаров ввел такое понятие, как "обломовщина" . К тому же он раскрыл и ярко показал, как разрушительно и губительно действует это проявление на новое общество. И речь даже идет не только о новом обществе, но и об отдельных людях, об отдельных личностях, о каждом человеке. Это все красочно было показано на судьбе Ильи Ильича Обломова.
Действительно, критика романа "Обломов" подразумевает, что возможность кординального изменения в ментальности русских людей 19 века - это историческая и глубоко социальная тема, и смотреть на этот процесс нужно через призму "обломовщины".
Можно ли назвать кого-то правым в большей степени - Штольца или Обломова (Гончаров делает противопоставление этих двух главных героев романа)? Кто из них поступает правильнее? Нет конкретного ответа на этот вопрос у самого автора, а если и есть, он не сообщает свою точку зрения читателю. Однако совершенно ясно, что когда человек или общество принимает свое прошлое, анализируя его, берет духовные основы и стремится выйти из застоя, работая над собой ежечасно, происходит достойный процесс и направление выбрано верно.
Критика романа "Обломов"
Мы сейчас делаем лишь общий анализ, говоря о главной идее романа "Обломов". Да, Гончаров дал начало "обломовщине", что стало уже нарицательным словом и применяется до сих пор в отношении человека, который ленится, ничего не хочет менять, который застрял в прошлом и его личность в глубоком застое.
Гончаров поднял важные социальные и философские вопросы, акутальные как для его эпохи, так и для современного человека, который может, прочитав роман, с другой стороны и другого ракурса взглянуть на свои жизненные устои.
Западноевропейское начало и начало восточноазиатское довольно мирно, без заметной борьбы уживались в Гончарове. Безусловно, он не отдался ни одному из них, а сумел найти среднюю безопасную позицию, на которой и держался в течение всей своей жизни. Первое заставляло его воспевать панегирики культуре, признавать ее необходимость и полезность, выставлять в своих произведениях такие деятельные типы, как Штольц, Адуев-старший, Тушин; второе создало Обломова - величайшее художественное обобщение дореформенной барской России, воплотившееся в таком, казалось бы, невзрачном и незаметном лице, как помещик средней руки. Как европеец Гончаров подсмеивался над Обломовым; как русский барин он любил его; любил его органически, как воспоминание детства, как знакомое и привычное явление, как часть самого себя.
Он задумал изобразить Обломова еще в сороковых годах. Во время заграничного плавания этот образ сильно занимал его. Припомните замечательную первую главу первого тома "Фрегата "Паллада". Гончаров противопоставляет здесь всегда деятельного, занятого, торопливого англичанина ленивому и спокойному русскому барину. "Англичанину надо побывать в банке, потом в трех городах, поспеть на биржу, не опоздать в заседание парламента. Он все сделает благодаря удобствам. Вот он, поэтический образ, в черном фраке, в белом галстуке, обритый, обстриженный, с удобством, т.е. с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кэба, мелькает на пароходах, сидит в таверне, плывет по Темзе, бродит по музеям, скачет в парке. В промежутках он успел посмотреть травлю крыс, какие-нибудь мостки, купил колодки от сапог дюка. Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, спокойный сознанием, что он прожил день со всеми удобствами, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола, не совсем твердо вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя сапоги машинкой, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает!.."
Легкий юмор, пронизывающий эту картину, нисколько не мешает общему впечатлению. Рядом с машинками, удобствами и паровыми цыплятами здесь все же на первом плане стоят работа, предприимчивость, энергия.
А что делается в то же время в благословенной Обломовке?
"Вижу, - пишет Гончаров, - где-то далеко отсюда, в просторной комнате, на трех перинах глубоко спящего человека: он и обеими руками, и периной закрыл свою голову, но мухи нашли свободные места и кучками уселись на щеке и на шее.
Спящий не тревожится этим.
Он мирно почивает; он не проснулся, когда посланная от барыни Парашка будит к чаю; после троекратного тщетного зова потолкала спящего хотя женскими, но довольно жесткими кулаками в ребра; даже когда слуга в деревенских сапогах на солидных подошвах с гвоздями трижды входил и выходил, потрясая половицы. И солнце обжигало сначала темя, потом висок спящего - и все почивал..."
Барин проснулся наконец только потому, что ему привиделся дурной сон. Он одевается с помощью Егорки, так как сам никак не может найти куда-то запропавшего сапога. Завтракают. Наконец "наступает время деятельности", т.е. разговор с вором-приказчиком, который немилосердно обкрадывает барина. Проходит несколько часов в щелканье на счетах, и работа кончена.
"Ну, что еще? - спрашивает барин. Но в это время раздается стук на мосту. Барин поглядел в окно. - Кто-то едет, - сказал он; и приказчик взглянул. - Иван Петрович, - говорит приказчик, - в двух повозках.
А! - радостно воскликнул барин, отодвигая счеты.
Снова завтрак, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня с женой, с детьми и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович - дальний родня ему по жене: не приехать же ему за 50 верст только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях полуторасуточного переезда... И пошла беседа на три дня".
Невероятные обеды сменяются невероятными ужинами, перемежаясь сладким отдыхом на пуховиках и перинах. И многие годы проходят так в этой сытой, спокойной, дремлющей жизни, в большом доме, переполненном чадами и домочадцами, дворней, дальними родственниками и приживалками.
Любит Гончаров эту жизнь и описывает мягкими, почти нежными красками, добродушно подсмеиваясь над ней в то же время в качестве образованного европейца.
Но вернемся к "Обломову". Задуманный еще в конце 40-х годов, он был написан и закончен лишь в 1857 году, когда Гончаров был на водах в Киссингене. Выйдя в свет, роман произвел истинный фурор во всех лагерях без исключения: в литературной карьере своего автора он сыграл роль Аустерлица. Напомню, и то в общих чертах, что говорила по поводу "Обломова" молодая критика в лице двух лучших своих представителей - Добролюбова и Писарева.
Характеризуя в своей статье "Что такое обломовщина?" героя романа, Добролюбов проводит поразившую современников смелую аналогию между Обломовым и целым рядом героев своего времени - Онегиным, Печориным, Рудиным, Бельтовым. "Обломовка, - говорит Добролюбов, - есть наша прямая родина, ее владельцы - наши воспитатели, ее триста Захаров - всегда готовы к нашим услугам. В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово Обломовке!" Приравнивая, таким образом, русскую интеллигенцию к обломовскому типу, Добролюбов продолжает:
"Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, я уже с первых слов его знаю, что это Обломов.
Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он - Обломов.
Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т.п., я не сомневаюсь, что он - Обломов.
Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали, - я думаю, что это все пишут из Обломовки.
Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые случаи (а иногда и новые) о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода, - я невольно чувствую, что я перешел в старую Обломовку.
Остановите этих людей в их шумном разглагольствовании и скажите: "Вы говорите, что не хорошо то и то; что же нужно делать?" Они не знают... Предложите им самое простое средство, они скажут: "Да как же это так вдруг". Непременно скажут, потому что обломовы иначе отвечать не могут!.. Продолжайте разговор с ними и спросите: "Что же вы намерены делать?" Они вам ответят тем, чем Рудин ответил Наталье: "Что делать?! Разумеется, покоряться судьбе. Что же делать? Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо, но посудите сами..." и пр. Больше от них вы ничего не дождетесь, потому что на всех них лежит печать обломовщины".
Обломовщина для Добролюбова - это капризная лень, барская изнеженность, созданная услугами трехсот Захаров. "Общее расслабление, - говорит он, - болезненность, неспособность к глубокой, сосредоточенной страсти характеризуют если не всех, то большинство наших цивилизованных собратий. Оттого-то они и мечутся беспрестанно то туда, то сюда, сами не зная, что им нужно и чего им жалко. Желают они так, что жить без того не могут, а все-таки ничего не делают для осуществления своих желаний; страдают они так, что умереть лучше, а живут себе ничего, только меланхолический вид принимают..."
Разумеется, Добролюбов не находит в душе ни крупицы симпатии к Обломову и обломовщине. Он рассматривает этот тип исключительно с точки зрения его общественной пригодности. При такой постановке вопроса обвинительный приговор неизбежен. Ведь нельзя же не видеть, что пухлый, красивый, добрый Илья Ильич - не более чем тунеядец чистой воды, что рабочее начало не привилось к нему, да и не могло привиться, раз к его услугам триста Захаров.
Писарев в своей юношеской, но блестящей статье об Обломове уделяет гораздо больше места психологической критике.
"Мысль Гончарова, - говорит он,- проведенная в его романе, принадлежит всем векам и народам, но имеет особенное значение в наше время, для нашего русского общества. Автор задумал проследить мертвящее, губительное влияние, которое оказывают на человека умственная апатия, усыпление, овладевающее мало-помалу всеми силами души, охватывающее и сковывающее собою все лучшие человеческие, разумные движения и чувства.
Эта апатия составляет явление общечеловеческое; она выражается в самых разнообразных формах и порождается самыми разнородными причинами; но везде в ней играет главную роль страшный вопрос - зачем жить? к чему трудиться? - вопрос, на который человек часто не может найти себе удовлетворительного ответа. Этот неразрешенный вопрос, это неудовлетворительное сомнение истощают силы, губят деятельность: у человека опускаются руки, и он бросает труд, не видя ему цели. Один с негодованием и желчью отбросит от себя работу, другой отложит ее в сторону тихо и лениво; один будет рваться из своего бездействия, негодовать на себя и на людей, искать чего-нибудь, чем можно было бы наполнить внутреннюю пустоту; апатия его примет оттенок мрачного отчаяния; она будет перемежаться с лихорадочными порывами к беспорядочной деятельности и все-таки останется апатией, потому что отнимет у него силы действовать, чувствовать и жить.
У другого равнодушие к жизни выразится в более мягкой, бесцветной форме; животные инстинкты без борьбы выплывут на поверхность души; замрут без боли высшие стремления, человек опустится в мягкое кресло и заснет, наслаждаясь своим бессмысленным покоем; начнется вместо жизни прозябание и в душе человека образуется стоячая вода, до которой не коснется никакое волнение внешнего мира, который не потревожит никакой внутренний переворот.
В этом втором случае является апатия покорная, мирная, улыбающаяся, без стремления выйти из бездействия; это обломовщина, как назвал ее Гончаров; это болезнь, развитию которой способствует и славянская природа, и жизнь нашего общества".
С особенным удовольствием привел я немногие строки из статьи Писарева, по поводу которой, кстати заметить, сам Гончаров говорил, что она - лучшее из всего написанного о его романе, потому что в этих строках прекрасно указана сложность элементарного по виду обломовского типа. На самом деле его можно рассматривать с трех точек зрения, не говоря уже о художественной: патологической, исторической и этнографической. Обломов, во-первых, болен, во-вторых, он - помещик и барин, в третьих, он - русский человек, в котором давно отмеченная "improductivitee slave", славянская непроизводительность, выразилась особенно рельефно.
Можно было бы удивляться тому, что болезнь Обломова не была еще до сей поры отмечена нашей критикой [Кроме небольшой статьи г-на Дриля в "Юридическом вестнике".], если бы не одно обстоятельство, а именно: когда у нас была настоящая критика - тогда не думали о нервных болезнях, а лишь об общественном содержании рассматриваемого литературного явления до последнего. Теперь же, когда нервные болезни привлекают к себе общее внимание и в большей или меньшей степени в главных своих чертах известны каждому образованному человеку, у нас нет критики в истинном смысле этого слова. Болезнь Обломова очевидна; она бросается в глаза даже при поверхностном чтении романа; мало того, мы можем проследить ее от первых проявлений до последнего параличного удара, сведшего бедного Илью Ильича в могилу. Руководимый чутьем художника, Гончаров нарисовал удивительно верную "историю болезни" своего героя с такою основательностью, которой мог бы позавидовать любой доктор "нервных и душевных болезней". Болезнь Обломова не есть апатия (бесчувствие), как думал Писарев, но абулия, т.е. безволие - одна из самых распространенных болезней нашего времени.
Здоровые нервы - крепкие нервы, у Обломова же они настолько слабы и раздражительны, что довольно малейшего толчка, чтобы на глазах его появлялись слезы. Он плачет, встречая Штольца, плачет, слушая пение и игру Ольги, плачет, сознавая свое бессилие довести свой роман до благополучного и необходимого конца. Одни эти слезы уже с достаточной ясностью говорят нам о сильной распущенности нервных центров, над которыми их истинная царица - воля - утеряла свою руководящую власть. Не менее очевидно, что Обломов совершенно не умеет сосредоточиваться ни на какой мысли, ни на каком чувстве. Его мысль неспособна работать хоть сколько-нибудь систематически, настойчиво, последовательно; она быстро утомляется, ей нужно постоянно что-нибудь новое, чтобы удержаться в напряженном состоянии; она не работает как мысль, а только "порхает" вслед за прихотливым воображением, являясь его покорнейшей служанкой.
"Обломов, - пишет Гончаров про своего героя, - был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока".
Признаки болезненного душевного состояния Обломова разбросаны на каждой странице романа. Ему не просто не хочется работать, а он боится работы, как боится человек окунуться в холодную воду, как боится он предстоящих физических мук.
"Самая серьезная форма этой болезни воли - это атония", душевная вялость, проглядывающая во всех поступках человека. Каждый день он спит на несколько часов больше, чем следует, просыпается сонный, ленивый; нехотя, зевая, принимается за свой туалет и проводит за ним много времени. Ему "не по себе, не хочется приниматься ни за какую работу. За что бы он ни взялся, он все зевает, холодно, апатично, лениво". Лень проступает у него на лице; на нем можно прочесть скуку, истому; выражение какое-то неопределенное, вялое и вместе с тем озабоченное... Ни силы, ни отчетливости в движениях.
"Основная лень ничуть не исключает минутных вспышек энергии. Дикие, нецивилизованные народы боятся не чрезмерного напряжения сил, а правильно организованного, непрерывного труда, который в результате поглощает гораздо больше энергии; постоянное, хотя бы даже небольшое расходование энергии истощает в конце концов сильнее, чем крупные затраты, отделенные одна от другой длинными промежутками отдыха... Только в таком усилии, умеренном, но непрерывном, и живет истинная плодотворная энергия; это до такой степени верно, что всякий труд, раз он удаляется от этого типа, может считаться ленивым трудом. Само собою разумеется, что непрерывный труд подразумевает постоянство направления, ибо энергичная воля выражается не столько в часто повторяемом усилии, сколько в том, чтобы все силы ума были направлены к одной и той же цели" (Ж. Пэйо. "Воспитание воли").
На мгновенные вспышки энергии Обломов был несомненно способен, хотя бы и под сильным чужим влиянием. Он сумел даже "завоевать" сердце Ольги, но, как справедливо заметил еще Н. Ротшильд, великий специалист по части завоеваний, - "приобрести не трудно, гораздо труднее удержать приобретенное". Этого Обломов не мог и не умел. Для удержания нужны систематические усилия; все же усилия, на которые только был способен Илья Ильич, поражают своею разбросанностью.
Главное неудобство такой разбросанности усилий заключается в том, что ни одно впечатление не успевает закончиться. Пока идеи и чувства заходят в наше сознание лишь мимоходом, вроде того, как останавливается в гостинице проезжий, они остаются для нас незнакомцами, которых мы скоро забудем: таков, можно сказать, непреложный закон умственного труда.
А его-то и боялся Обломов, равно как боялся он ветра, сырости, быстрой езды. Этот страх перед настоящим усилием, т.е. перед необходимостью координировать все отдельные усилия для достижения одной определенной цели, осложняется не менее сильным страхом перед усилием самостоятельной мысли, и на самом деле Илья Ильич готов был поручить все свои дела первому встречному проходимцу, лишь бы не работать самому. "Да как я? Да разве я знаю? Да разве я умею?!" - таковы обычные его вопросы.
Замечал ли читатель, что Обломов трепещет на протяжении всего романа, за исключением, разве, самых последних страниц? Он боится буквально всего: сквозного ветра, сырости, громкого слова, неприятности, движения, долгов, приличий, суда, любви - причем слово "боится" я употребляю в буквальном смысле. Страх не покидает его почти ни на минуту, несмотря на невероятную беспечность. А этот страх - верный признак для психиатра: это характернейший симптом атрофии воли.
Я сказал уже, что мы можем проследить развитие "обломовщины" как болезни от начала до конца. Ясности ради припомним жизнь Ильи Ильича хотя бы в самых общих чертах.
Илья Ильич стоит на рубеже двух взаимопротивоположных направлений: он воспитан под влиянием обстановки старорусской жизни, привык к барству, бездействию и к полному угождению своим физическим потребностям и даже прихотям; он провел детство под любящим, но неосмысленным надзором совершенно неразвитых родителей, наслаждавшихся в продолжение нескольких десятков лет полной умственной дремотою, вроде той, которую охарактеризовал Гоголь в своих "Старосветских помещиках". Он изнежен и избалован, ослаблен физически и нравственно; в нем старались, для его же пользы, подавлять порывы резвости, свойственные детскому возрасту, и движения любознательности, просыпающиеся также в годы младенчества: первые, по мнению родителей, могли подвергнуть его ушибам и разного рода повреждениям; вторые могли расстроить здоровье и остановить развитие физических сил. Кормление как на убой, сон вволю, поблажка всем желаниям и прихотям ребенка, не угрожавшим ему каким-нибудь телесным повреждением, и тщательное удаление от всего, что может простудить, обжечь, ушибить или утомить его,- вот основные начала обломовского воспитания. Сонная, рутинная обстановка деревенской захолустной жизни дополнила то, чего не успели сделать труды родителей и нянек. На тепличное растение, не ознакомившееся в детстве не только с волнениями действительной жизни, но даже с детскими огорчениями и радостями, пахнуло струей свежего дневного воздуха. Илья Ильич стал учиться и развился настолько, что понял, в чем состоит жизнь, в чем состоят обязанности человека. Он понял это умом, но не мог сочувствовать воспринятым идеям о долге, труде и деятельности. Роковой вопрос: к чему жить и трудиться? - сам собою, без всякого приготовления во всей своей ясности представился уму Ильи Ильича... Образование научило его презирать праздность, но семена, брошенные в его душу природою и первоначальным воспитанием, принесли свои плоды.
Эти плоды известны - постоянное лежание, лень, развившаяся до полного безволия, и болезненный страх перед требованиями реальной жизни.
Болезнь Обломова была бы не более чем интересным патологическим случаем, если бы Гончаров не показал нам, как глубоко пустила она корни и в русской жизни, и в русской истории. Анализируйте эту болезнь, и вы увидите, что источник ее - услуги трехсот Захаров и легкая, праздная жизнь за чужой счет. Обломов - высшее в нашей литературе обобщение дореформенной барской России.
Обломов - барин. С дивным комизмом выводит Гончаров на сцену его сословные взгляды в разговоре с Захаром, который имел несчастие в спорах о переезде на квартиру сказать, что "другие-це переезжают". Этим приравниванием себя к другим Илья Ильич обиделся до глубины души.
"Другой, - ораторствовал Обломов в поучение Захару, - есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на другую квартиру. Вон Лягаев возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет.
"Другой" работает без устали, - продолжал он, - бегает, суетится, не поработает, так и не поест, другой кланяется, другой просит, унижается. А я? Ну-ка, реши: как ты думаешь, "другой" я - а?.. Да разве я мечусь, разве я работаю? Мало ем, что ли? Худощав или жалок на вид? Разве недостает мне чего-нибудь? Кажется, подать, сделать - есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава Богу! Стану ли я беспокоиться? Из чего мне? И кому я это говорю? Не ты ли с детства ходил за мною? Ты все это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным делом не занимался".
На сущности подчеркнутых выражений и основывается сословная гордость Обломова. И это не сатира. Илье Ильичу на самом деле больно и странно было бы очутиться в толпе "других, работающих, худощавых, полуголодных, видевших нужду и лишения". "Белая кость", пухлое нежное тело, материальная обеспеченность- все это, с его точки зрения, необходимые принадлежности дворянского звания. Если бы он мыслил последовательно, если бы не воспоминания детства, не запас - почти неистощимый - добродушия, он не мог бы и к своему другу Штольцу относиться иначе, как с презрением...
Образование расширило мысль и симпатии Обломова; он мечтает даже о всеобщем благополучии, когда его приравнивают к разношерстной суетливой толпе разночинцев. Он барин, но барин эпохи вырождения, сословная гордость которого опирается не на положительные заслуги, а на отрицательное превосходство над другими... Счастье он не может понимать иначе, как сытое довольство, как физическое блаженство.
"Теперь, - пишет Гончаров, - Обломова поглотила любимая мысль; он думал о маленькой колонии друзей, которые поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати верстах от его деревни, как попеременно будут съезжаться каждый день друг к другу в гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся все ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с довольным подбородком и неувядающим аппетитом; будет вечное лето, вечное веселье, сладкая еда да сладкая лень..."
Добролюбов пытался свести к типу Обломова, к воплощению вырождающегося, больного барства, всех "героев нашего времени" - Онегиных, печориных, рудиных, бельтовых. Отчасти это справедливо. Обломовская закваска есть у всех поименованных героев, но только закваска. Генеалогия Ильи Ильича несколько другая. Он - прямой сын и наследник Манилова или Тентетникова; дедом или прадедом его можно считать Митрофанушку Простакова; в близком родстве с ним состоят московские славянофилы, не Хомяков, не Аксаков, разумеется, а те, кто пониже, - Загоскин, например...
Онегины, печорины, рудины, бельтовы - все это разновидности того типа, который наилучшее свое воплощение нашел в Чацком Грибоедова и в Чаадаеве и Герцене - в жизни. Они недовольны, они мечутся и беспокойно ищут чего-то другого, нового. Они - революционеры по самому существу своему: печать Каина лежит на них, и эта печать неизгладима. Западная цивилизация, брожение европейской мысли захватило их слишком глубоко, чтобы они могли забыться и заснуть. Они оторваны от почвы, они - неудачники, они - бесполезно даровитые люди, погибшие под бременем своей даровитости...
Что такое Чацкий, Рудин, Бельтов и т.д.?
"Живучесть роли Чацкого, - прекрасно говорит сам Гончаров, - состоит не в новизне неизвестных идей, блестящих гипотез, горячих и дерзких утопий или даже истин en herbe [в зародыше (фр.).]; y него нет отвлеченности. Провозвестники новой зари, - или фанатики, или просто вестовщики - все эти передовые курьеры неизвестного будущего появляются и по известному ходу общественного развития должны появляться, но их роли и физиономии до бесконечности разнообразны.
Роль и физиономия Чацкого неизменны. Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, "жизнь свободную". Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь. Он не теряет земли из-под ног и не верит в призрак...
Его идеал "свободной жизни" определителей: это свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода "вперить в науки ум, алчущий познаний", или беспрепятственно предаваться "искусствам творческим, высоким и прекрасным", свобода "служить или не служить", "жить в деревне или путешествовать", не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, - и ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе от несвободы".
Словом, Чацкий - представитель нового наступающего века. Он - живой протест против бессмысленного деспотизма общества, господства старого патриархального быта. "Человек, личность, нравственно свободное существо" - вот краеугольный камень всех его рассуждений. "Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, - все длится борьба свежего с отжившим, больного со здоровым и все бьются в поединках, как Горации и Куриации, - миниатюрные Фамусовы и Чацкие".
Поэтому очевидно, что между Чацким и родственными ему типами бельтовых, рудиных и т.д. - с одной стороны, и Обломовым - с другой, разница очень существенная. "Обломов - это квиетическая Азия" прежде всего.
Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин.
Поставьте вместо чинары дом на Гороховой улице, вместо вина - квас, вместо шальвар - халат, и вы получите портрет Ильи Ильича.
Однако величие и емкость типа Обломова лучше можно оценить, потому что черты обломовского характера можно найти не только у Бельтова и Рудина, но даже у самого Александра Алексеевича Чацкого. Припомните, как быстро утомляется он в борьбе, как мало в нем выдержанности, деловитой приспособляемости. Молчалин упоминает о его "быстрой связи с министрами и еще более быстром разрыве". Эта быстрота, это отсутствие дисциплины однозначно говорят нам о том, что Чацкий способен лишь на мгновенные усилия духа. Настоящая черная работа ему не по плечу: он слишком барин для этого, слишком аристократ духа. Еще лучше свидетельствует о бесхарактерности Чацкого общий смысл бессмертной трагедии Грибоедова. Он - общественный деятель, проповедник новых грядущих начал жизни; он говорит и действует от полноты сердца и помышления, а между тем чуть только Софья Павловна оказалась изменницей, как:
"Карету мне, карету!" -
и Чацкий едет искать уголка для оскорбленного чувства. Соответствует ли такая неровность, такая капризность роли проповедника? И что это за жажда искать уголков? Ведь уголки бывают разные, между прочим, и на Гороховой улице, в том самом доме, где мирно жил и мирно почивал Илья Ильич Обломов. [Мастерская и удивительно тонкая оценка типа Чацкого дана Щедриным в "Молчаливых". Наш сатирик нарисовал конец жизни Чацкого - очень схожий с времяпрепровождением Обломова.]
Обыкновенно говорят: "Обломов - это старая крепостная Россия, 19 февраля 1861 года Обломова не стало". Мне думается, что это справедливо только отчасти. Точно ли совершенно и окончательно умер Илья Ильич?
Присмотритесь повнимательнее к жизни, и вы, пожалуй, придете к заключению, что Обломов совсем умереть и не может. Нет, Обломов - тип не только временный, исторический, а племенной, стереть который из жизни не могут никакие указы. По этому поводу мне хочется сказать несколько слов.
В юные годы мы все зачитывались романом Гончарова, не могли оторваться от дивных страниц, посвященных сну Обломова, весело смеялись над беспечностью и сверхъестественной ленью этого вечно лежащего человека, напряженно следили за его отношениями с Ольгой и немного даже плакали, услышав о его ужасно скучной смерти. Потом, когда мы стали постарше и вернулись к Илье Ильичу, перечли и передумали о нем, нам стало грустно. Нас испугала резкая правда романа, но особенно испугало то, что добродушный Илья Ильич, вся деятельность которого заключается в лежании, вся красота - в добродушии, все жизненное назначение - в тунеядстве, никак не умещается в рамках романа, а выходит из них, захватывает как будто большую полосу жизни, расплывается по всем общественным отношениям. Мы увидели, словом, что герой романа совсем не Обломов (какой же он герой), а обломовщина, что эта обломовщина удивительно близка нам и понятна до того, что мы сразу и невольно начинаем отыскивать в себе обломовские черты и, к нашему ужасу, находим их. А реформа Петра Великого? Ведь достаточно краткого учебника, чтобы понять, какие удары были нанесены обломовщине даже самыми маленькими мерами великого преобразователя. Вся же его реформа - это борьба с обломовщиной не на живот, а на смерть, это живое отрицание ее во всем, это преследование ее в самых затаенных уголках души человеческой и общественной жизни. Однако обломовщина осталась и через 170 лет после смерти Петра является перед нами во всем своем великолепии...
Всю глубину и всеобъемлемость обломовского типа можно оценить особенно хорошо, побывав за границей. У нас теперь в моде жалобы на переполнение рынка, на жестокость конкуренции, на беспокойство жизни вообще. Мы говорим, что приходится слишком много работать, чтобы поддержать жизнь, которая становится изо дня в день суровее, безжалостнее. Побывайте за границей. Если у нас говорят о тесноте, то что же прикажете говорить там? Если у нас жалуются на конкуренцию и переполнение рынка, то на что же прикажете жаловаться там? Там человек действительно напрягает все свои нервы и мускулы, чтобы перебиваться со дня на день, там он пускает в оборот все свои знания, чувства, силы. Там он постоянно начеку, постоянно борется, стремится, бежит, не давая себе ни отдыха, ни срока. Он уже не отложит нужного дела на завтрашний день, не будет полагаться на авось, не будет даже оглядываться: он весь - нервы, весь - напряжение, весь - воля, которая имеет перед собой вполне определенную, ясно осознанную цель. Мы бы, русские люди, не вынесли, пожалуй, и недели такой жизни, у нас бы сразу закружилась голова и опустились руки. Однако мы жалуемся... Ведь вот, кажется, 150 лет муштруют нас по части государственности и исполнения гражданских обязанностей. А кому вошли они в плоть и кровь? Кто из нас - из громадного большинства - способен на какую-нибудь инициативу, не обладает голубиною кротостью, мягкодушием и ленью Обломова, на почве которых возможны всякие посягательства на нашу самостоятельность, личное счастье, счастье близких нам людей? Как угодно, Обломов глубоко засел в нас, и даже в самом последнем из наших движений - толстовщине - трудно не заметить черт, свойственных обломовскому типу. Толстовщина - это последнее слово, сказанное русскими людьми после краткого периода воодушевления,- по духу своему как нельзя лучше напоминает Илью Ильича и присных его.
Толстовцы хотят отрешиться от всех форм, выработанных государственной жизнью, от культуры и цивилизации, гражданского общества и семьи, деятельности воли и разума; они могут мудрить, сколько им угодно, но их идеал - растительная жизнь. Они - люди усталые, не терпящие ни рынка, ни конкуренции, и прямо себя рекомендуют такими. Их привлекает нирвана, полное спокойствие души, полная неподвижность и однообразие бытия. Бороться с жизнью и ее злом они не намерены; устав, они уходят на покой в деревню, на подножный корм, где могут дышать свежим воздухом, спать спокойным сном. Труд - простая необходимость, имеющая целью только поддержать жизнь, а не совершенствовать ее; если бы можно было питаться одним воздухом, они отбросили бы работу, как отбросили науку и цивилизацию.
Да, Обломов жив. Он возрождается с каждым поколением, меняя свою форму, но в глубине души пребывая тем же мягкосердечным, "горизонтальным" человеком, не видящим и не понимающим смысла деятельности, во имя покоя готовым отрицать счастье. Обломов жив, и со стороны даже жалко смотреть, как его муштруют, дисциплинируют, открывают ему европейскую науку и европейские идеалы. Он лежать хочет, а его гонят в департамент, заставляют сочинять проекты, усовершенствовать одно, переделывать другое, бороться в жизни... Бедный "горизонтальный" человек, которому все эти призывы к деятельности ужасно надоели и которому, вероятно, спать хочется, на все эти призывы и воззвания отвечает: "Пустите душу на покаяние, хочу опроститься!"
Славянофилы сделали довольно много для выяснения русского народного типа. Этот тип возведен ими в идеал, в перл создания. Любопытно сравнить этот идеальный тип с Обломовым.
Говорят, в русском человеке замечается халатность в отношении самых элементарных обязанностей. Он сравнительно легко уступает свое право и нередко легкомысленно, без тяжелой внутренней борьбы уклоняется от своих обязанностей. Эта черта подмечена совершенно верно, но разве она не обломовская? Илья Ильич наверняка забудет уплатить долги к сроку и не поймет даже, что так нельзя, ни за что не исполнит взятого на себя поручения, будет откладывать нужное письмо со дня на день и в конце концов совсем его не напишет.
Говорят далее: для русского человека моральность выше легальности. Если отсюда вытекает некоторая наша беспорядочность, халатность и неряшливость в исполнении житейских обязанностей наших, некоторый недостаток того, что называется вексельною обязанностью, составляющей высшую гордость и славу заправского западного буржуа, то все эти недостатки наши связаны именно с тем, что у нас всегда моральность выше легальности, душа дороже формальной организации. Или как это давно сказано:
По причинам органическим,
Мы совсем не снабжены
Смыслом здравым, юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал.
Даже различие между западной и русской историей видят прежде всего в том, что западный человек устремляет все усилия своего духа на приобретение права, русский же человек "плевать хочет на все права" и мечтает о жизни "по-божьи".
Не буду поднимать вопроса, хороши ли все вышеупомянутые качества или нет. Важно отметить в них черту обломовщины. Уж Обломову действительно никакого дела не было до юридических начал: никакого, даже слабого, представления о своих правах, правах личности, гражданина, он не имел. Это чистое отрицание всякой гражданственности - конечный идеал всяких опростителей. Даже органический пессимизм, сидящий в Обломове, не позволяющий видеть какой бы то ни было смысл в какой бы то ни было деятельности, как нельзя лучше соответствует его натуре. К довершению всего, мягкосердечие, добродушие, душевная кротость заставляют всегда предпочитать моральность легальности.
Мне приходится извиниться за то, что я так долго останавливался на характеристике Обломова. Но мне думается, что выяснение этого типа так же важно и необходимо для понимания Гончарова, как Печорина и Демона - для Лермонтова, Рудина - для Тургенева, и т.д. Много своего вложил Гончаров в создание Адуева-племянника, отчасти Райского, но Обломов - самый близкий ему характер, самое родственное создание его гения. Он сам сознается в этом, и не поверить ему даже при поверхностном, т.е. единственно доступном для нас знании его жизни - невозможно.
Это не значит, что Гончаров и Обломов - двойники. Гончаров шире, сложнее. В его характере немало таких элементов, которые противоречат чистому и художественно упрощенному образу Ильи Ильича. Сознание необходимости работы было в нем глубже, искреннее. Он не только примирился с требованиями культурной жизни, но и признал их за доброе. В процессе своего творчества, подчиняясь художественной необходимости синтеза, обобщения, Гончаров вытянул всю жизнь своего героя в одну линию, подчинив его одному общему началу, придав ему не только господствующее, но и исключительное значение.
Это и дало ему возможность отнестись к Обломову хотя и с несомненной любовью, пожалуй, даже лаской, но все же как к типу отживающему, если даже не отжившему свое время. Сам он был шире, новее, с задатками деловитого будущего в себе. Но корень в том и другом случае - тот же самый.
Введение
Роман Обломов - вершина творчества Ивана Андреевича Гончарова. Он стал эпохальным в истории национального самосознания: он вскрыл и обнажил явления русской действительности.
Выход в свет романа породил бурю в критике. Самыми яркими выступлениями стали статья Н.А. Добролюбова Что такое обломовщина?, статья А.В. Дружинина, Д.И. Писарева. Несмотря на разногласия, они говорили о типичности образа Обломова, о таком общественном явлении, как обломовщина. Это явление выступает в романе на первый план. Считаем, что оно актуально и сегодня, поскольку в каждом из нас найдутся обломовские черты: лень, мечтательность, иногда боязнь перемен и другие. Прочитав роман, мы составили себе представление о главном герое. Но все ли мы заметили, не упустили ли чего-нибудь, или мы недооцениваем героев? Поэтому нам необходимо изучить критические статьи о романе И.А. Гончарова Обломов. Наиболее интересны нам оценки, данные современниками И.А. Гончарова - Н.А. Добролюбовым и Д.И. Писаревым.
Цель: изучить, как оценили роман И.А. Гончарова Обломов Н.А. Добролюбов и Писарев.
Познакомиться с критическими статьями Н.А. Добролюбова Что такое обломовщина?, Писарева ….;
Проанализировать данную ими оценку вышеназванного романа;
Сопоставить статьи Писарева Д.И. И Добролюбова Н.А.
Глава 1. Роман Обломов в оценке Добролюбова Н.А.
обломов критика добролюбов писарев гончаров
Рассмотрим, как оценивает роман Обломов Добролюбов Н.А. в статье Что такое обломовщина?. Впервые опубликованная в журнале "Современник" в 1859г., она явилась одним из самых блистательных образцов литературно-критического мастерства Добролюбова, широты и оригинальности его эстетической мысли, имела в то же время огромное значение как программный общественно-политический документ. Эта статья вызвала бурю негодования в кругах консервативной, либерально-дворянской и буржуазной общественности, необычайно высоко оценена была читателями революционно-демократического лагеря. Полностью принял ее основные положения и сам автор "Обломова". Под впечатлением только что появившейся статьи Добролюбова он писал 20 мая 1859 г. П. В. Анненкову: Мне кажется, об обломовщине, то есть о том, что она такое, уже сказать после этого ничего нельзя. Он это, должно быть, предвидел и поспешил напечатать прежде всех. Двумя замечаниями своими он меня поразил: это проницанием того, что делается в представлении художника. Да как же он, нехудожник, знает это? Этими искрами, местами рассеянными там и сям, он живо напомнил то, что целым пожаром горело в Белинском.
Добролюбов в своей статье раскрывает особенности творческого метода Гончарова-художника слова. Кажущуюся многим читателям растянутость повествования он оправдывает, отмечая силу художественного таланта автора и необыкновенное богатство содержания романа.
Критик раскрывает творческую манеру Гончарова, который в своих произведениях не делает никаких выводов, лишь изображает жизнь, служащую для него не средством к отвлеченной философии, а прямою целью сама по себе. Ему нет дела до читателя и до выводов, какие вы сделаете из романа: это уж ваше дело. Ошибетесь - пеняйте на свою близорукость, а никак не на автора. Он представляет вам живое изображение и ручается только за его сходство с действительностью; а там уж ваше дело определить степень достоинства изображенных предметов: он к этому совершенно равнодушен.
Гончаров, как настоящий художник прежде, чем изобразить какую-то даже незначительную деталь, будет долго мысленно рассматривать ее со всех сторон, обдумывать, и только когда мысленно изваяет, создаст образ, тогда перенесет это на бумагу, и в этом Добролюбов видит сильнейшую сторону таланта Гончарова: У него есть изумительная способность - во всякий данный момент остановить летучее явление жизни, во всей его полноте и свежести, и держать его перед собою до тех пор, пока оно не сделается полной принадлежностью художника.
И это спокойствие и полнота поэтического миросозерцания создают у торопливого читателя иллюзию отсутствия действий, растянутости. Никакие посторонние обстоятельства не вмешивается в роман. Лень и апатия Обломова - единственная пружина действия во всей его истории. Все это объясняет метод Гончарова, подмеченный и описанный Н.А. Добролюбовым: …не хотел отстать от явления, на которое однажды бросил свой взгляд, не проследивши его до конца, не отыскавши его причин, не понявши связи его со всеми окружающими явлениями. Он хотел добиться того, чтобы случайный образ, мелькнувший перед ним, возвести в тип, придать ему родовое и постоянное значение. Поэтому во всем, что касалось Обломова, не было для него вещей пустых и ничтожных. Всем занялся он с любовью, все очертил подробно и отчетливо.
Если возникла все-таки по отношению к Гончарову иллюзия объективного творчества, то это объясняется тем, что его книги спокойны, что, судя по ним, внутренний мир его, которого он ничем и не старался заслонить, тих и созерцателен, сторонится огня и страсти, жизнь переносит легко и окрашивает ее в светлые и мирные цвета. Но ведь не это, конечно, называется художественной объективностью. Не дадим себя убаюкать невозмутимому красноречию Гончарова, от которого он щедро уделяет и своим героям; рассеем чары этого плавного, слишком плавного стиля, который напоминает комнату с мягкой мебелью и портьерами, устланную пушистыми коврами, где лежит на диване милый Илья Ильич, где скрадывается бесцеремонный шум жизненных шагов, умеряются диссонансы и волнения страстей…
Когда Гончаров подходит к натуре более или менее сложной, его в значительной степени покидает художник и с ним остается умный человек; в такой натуре он тонко подметит и колоритно опишет то простое и внешнее, что в ней есть, то, чем она приближаете к Захару или к Агафье Матвеевне, - но более высокие проявления ее духа не найдут себе у него искусного освещения и чисто художнической обработки. Такие люди выходят у него бледными, иногда без признаков жизни, как Штольц; волнения такой души отличаются у него сочиненностью, и Гончаров нам рассказывает о них, но их не живописует. Оттого для изображения своих героев он неуклонно пользуется методом прямолинейного контакта и одному Адуеву противопоставляет другого, Обломова упрекает Штольцем…
Ольга Ильинская в первый раз выступает перед нами просто как “прекрасная женщина”, и только потом ее изображают несколько явственнее. И внешность главного своего героя, Обломова, Гончаров описывает так: “Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица”; конечно, это не описание, а общее место, и физиономии мы опять-таки не видим - не видим того Обломова, которому автор посвятил столько внимания и страниц! Все эти лица несколько напоминают того безличного Алексеева или Андреева, который приходил в гости к Обломову…Ольга нашла, что доброта, ум и благородство Обломова недостаточны для счастья; она имела жестокость, в сцене разрыва, сказать ему: “А нежность... где ее нет”, и когда Обломов, уверенный, что она его любит и не перенесет разлуки с ним, в трогательной заботе о ней воскликнул: “Возьми меня, как я есть, люби во мне, что есть хорошего”, то на этот крик сердца она “отрицательно покачала головой” и успокоила его, чтобы он не боялся за нее и за ее горе. И действительно, ее тоска скоро утихла, и она рассказала Штольцу весь свой роман с Ильей, все подробности вплоть до поцелуя, в котором Штольц (и его любила она рассудочной любовью) великодушно дал ей отпущение. Ольга так же повествует другому о своей любви…
Для Гончарова типично вообще, что подобные тайны имеют в его глазах особенную, внешнюю важность и подобные беды всегда, по его мнению, грозят девушке; он часто говорит о них, и говорит иногда как филистер. Безусловный почитатель законного брака, он слишком тщательно оберегает девушку от “падения”. То, например, что Ольга посетила Обломова на его холостой квартире, возводится и автором, и героем на степень события чрезвычайного, и особое внимание обращено на то, что Ольга вышла из этой квартиры в “гордом сознании своей невинности”.
Не спасала, а только любила, бесхитростно и горячо любила Обломова другая, невежественная и прозаическая, женщина, Агафья Матвеевна, и вот о ее чувстве Гончаров рассказал так ласково и сердечно, рассказал, как она во время болезни Обломова, написав крупными буквами на бумажке “Илья”, бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь помянуть за здравие; как она закладывала свой жемчуг, для того чтобы слаще кормить его, своего выхоленного и нежного барина. Любовь этой несложной натуры Гончаров изобразил так же классически, как изображает он все несложное, все близкое к элементарному содержанию жизни.
И в самом Обломове - центральной фигуре своего творчества - он рельефнее всего показал не то, что роднит его с людьми высших духовных запросов, а то, чем он соприкасается с непосредственностью жизни и ее немудрствующих сынов.
Обломов больше всех воплощает собою консервативное, центростремительное начало жизни, но в то же время он исполнен глубокого идеализма и светится душевной чистотой. В нем дорого и прекрасно то, что он не делец, что он - созерцатель и, кроткий голубь, не мог ужиться в такой среде, где необходимо дело и где даже юные и Casta diva поющие девушки, вроде Ольги, предварительным условием и доказательством любви настойчиво признают хозяйственную поездку в деревню или посещение казенной палаты. Но внутренние порывы героя остались в стороне; его былинный тезка, Илья Муромец, который есть в Илье Обломове, описан больше в том периоде, когда он сиднем сидит, когда он лежнем лежит, чем когда совершает подвиги духа, т. е. волнуется, трепещет, любит; лучшие мазки своей кисти Гончаров отдал на изображение оседлости Обломова. Вот ее представил он в красках гиперболических и, однако, элементарных. То мертвое озеро жизни, которое характеризуется страшным словом “обломовщина” (ведь она страшна, эта тина, засасывающая живых людей), то зло бессилия, беспомощности и равнодушия, которое укладывает людей в “простой и широкий гроб” сонного прозябания - это зло Гончаров взял в самом обыденном его проявлении; он значительно упростил его, низвел его к физической лени. Для того чтобы быть Обломовым, вовсе не надо лежать по целым дням, не расставаться с халатом, плотно ужинать, ничего не читать и браниться с Захаром: можно вести самый подвижный образ жизни, можно странствовать по Европе, как это делает Штольц, и все-таки быть Обломовым. Гончаровская обломовщина не тонка, она имеет слишком физиологический характер, и автор заручился даже медицинским свидетельством о болезни Обломова, об отолщении его сердца. В Онегине и Бельтове, даже в Райском, в лишних людях Тургенева и Чехова обломовские черты одухотворены, и там они более глубоки, живут всецело во внутреннем мире или не проступают так грубо наружу, как у Ильи Ильича. Там гораздо идеальнее страх перед жизнью, которая “трогает, везде достает”. У Гончарова физический Обломов заслоняет Обломова души, и те общие черты, которыми автор рисует постепенное духовное замирание и оцепенение своего героя, расплываются в туман. Если среда, в которую нас переносит сон Обломова, и объясняет многое в его судьбе и характере, то все же, кроме среды, существует и сам человек, между тем личную драму этого интеллигентного человека, который отказался не только от живой деятельности, но даже и от книг и газет, который не живет, а лежит, - драму такой души Гончаров мало уяснил и показал ее почти исключительно с ее внешней стороны, и его Обломов вышел наименее интересным и глубоким из всех многочисленных разновидностей обломовского типа. То, что есть в истории о погибшем Обломове горестного и грустного, относится к Илье простому, к чистому и благородному человеку, а вовсе не к жертве или сраженному герою какой-нибудь непосильной борьбы, относится к тому Обломову, который вослед Гончарову находил поэзию в самой жизни и который, со своею ленью и беспомощностью, несравненно симпатичнее и милее деятельного и деловитого Штольца. Мягкими красками изображена его смерть и его могила, над которой дремлют ветви сирени, посаженные дружеской рукой его жены. У каждого мертвого есть свой живой, который ходит за его могилой или, по крайней мере, помнит о нем; но над прахом Обломова особенно витает участие живых, потому что отдаленность этого человека от сутолоки и борьбы сохранила в нем то “природное золото” чистого сердца, ту “хрустальную, прозрачную душу”, о которых Штольц говорил Ольге. И вот эту кротость, привязанную к безмятежной и тихой жизни и от нее безвременно оторванную, эту красоту и незлобивость, что была в Обломове, Гончаров подметил с великой любовью и написал их неотразимо хорошо, с грустью и теплотой; именно это безотносительное к высшим сторонам духа, эта обыкновенная история человеческой судьбы, человеческой жизни и смерти - вот что наиболее привлекает в знаменитом романе.
(Из статьи “Что такое обломовщина?”). 1859 г.
Ему (Гончарову) нет дела до читателя и до выводов, какие вы сделаете из романа: это уж ваше дело. Ошибетесь - пеняйте на свою близорукость , а никак не автора. Он представляет вам живое изображение и ручается только за его сходство с действительностью; а там уж ваше дело определять степень достоинства изображенных предметов: он к этому совершенно равнодушен…
История о том, как лежит и спит добряк - ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, - не бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадной строгостью и правильностью, в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это - обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, нежели просто удачное создание сильного таланта; мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени…
В чем заключаются главные черты обломовского характера? В совершенной инертности, происходящей от его апатии ко всему, что делается на свете. Причина же апатии заключается отчасти в его внешнем положении, отчасти же в образе его умственного и нравственного развития…
Ясно, что Обломов не тупая, апатичная натура, без стремлений и чувства, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о чем-то думающий. Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных умственных усилий, а от других, - развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с барством Обломова, так они взаимно проникают друг в друга и одно другим обусловливаются, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-нибудь границу. Это нравственное рабство Обломова составляет едва ли не самую любопытную сторону его личности и всей его истории.
Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым. В самом деле - раскройте, например, “Онегина”, “Героя нашего времени”, “Кто виноват?”, “Рудина”, или “Лишнего человека”, или “Гамлета Щигровского уезда”, - в каждом из них вы найдете черты, почти буквально сходные с чертами Обломова…
Гончаров, умевший понять и показать нам нашу обломовщину, не мог, однако, не заплатить дань общему заблуждению, до сих пор столь сильному в нашем обществе: он решился похоронить обломовщину, сказать ей похваль-ное надгробное слово. “Прощай, старая Обломовка, ты отжила свой век”, - говорит он устами Штольца, и говорит неправду. Вся Россия, которая прочитала или прочтет “Обломова”, не согласится с этим. Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы - наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к услугам…
Отдавая дань своему времени, г. Гончаров вывел и противоядие Обломову - Штольца. Но по поводу этого лица мы должны еще раз повторить наше постоянное мнение, - что литература не может забегать слишком далеко вперед жизни. Штольцев, людей с цельным, деятельным характером, при котором всякая мысль тотчас же является стремлением и переходит в дело, еще нет в жизни нашего общества…
Ольга, по своему развитию, представляет высший идеал, какой только может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни. Оттого она, необыкновенной ясностью и простотой своей логики и изумительной гармонией своего сердца и воли, поражает нас до того, что мы готовы усомниться в ее даже поэтической правде и сказать: “Таких девушек не бывает”. Но, следя за нею во все продолжение романа, мы находим, что она постоянно верна себе и своему развитию, что она представляет не сентенцию автора, а живое лицо, только такое, каких мы еще не встречали. В ней-то более, нежели в Штольце, можно увидеть намек на новую русскую жизнь; от нее можно ожидать слово, которое сожжет и развеет обломовщину…
.
(Из статьи “Обломов”. Роман ”). 1859 г.
Автор “Обломова”, вместе с другими первоклассными представителями родного искусства, - есть художник чистый и независимый, художник по призванию и по всей целости того, что им сделано. Он реалист, но его реализм постоянно согрет глубокой поэзией…
Обломов и обломовщина: эти слова недаром облетели всю Россию и сделались словами, навсегда укоренившимися в нашей речи. Они разъяснили нам целый круг явлений современного нам общества, они поставили перед нами целый мир идей, образов и подробностей, еще недавно нами не вполне сознанных, являющихся нам как будто в тумане…
Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви - это факт, и против него спорить невозможно. Сам его творец беспредельно предан Обломову, и в этом вся причина глубины его создания…
Во всех первых главах романа, до самого “Сна”, г. Гончаров откровенно выводит перед нами того героя, который ему сказывался прежде, того Илью Ильича, который представлялся ему как уродливое явление уродливой русской жизни…
“Сон Обломова”! - этот великолепнейший эпизод, который останется в нашей словесности на вечные времена, был первым, могущественным шагом к уяснению Обломова с его обломовщиной…
Обломов без своего “Сна” был бы созданием неоконченным, не родным всякому из нас, как теперь, - “Сон” его разъясняет все наши недоразумения и, не давая нам ни одного голого толкования, повелевает нам понимать и любить Обломова…
Без Ольги Ильинской и без ее драмы с Обломовым не узнать бы нам Ильи Ильича так, как мы его теперь знаем, без Ольгиного взгляда на героя мы до сих пор не глядели бы на него надлежащим образом. В сближении этих двух основных лиц произведения все в высшей степени естественно, каждая подробность удовлетворяет взыскательнейшим требованиям искусства - и между тем сколько психологической глубины и мудрости через него развивается перед нами!..
Мы уже сказали, что нежная, любящая натура Обломова вся озаряется через любовь - и может ли быть иначе с чистою, детски ласковой русской душою, от которой даже ее ленность отгоняла растление с искушающими помыслами. Илья Ильич высказывался вполне через любовь свою, и Ольга, зоркая девушка, не осталась слепа перед теми сокровищами, что перед ней открылись. Вот факты внешние, а от них лишь один шаг до самой существенной истины романа. Ольга поняла Обломова ближе, чем понял его Штольц, ближе, чем все лица, ему преданные…
Сознание Ольги так полно - и задача, ею выполненная в романе, выполнена так богато, что дальнейшее пояснение типа Обломова через другие персонажи становится роскошью, иногда ненужною. Одним из представителей этой излишней роскоши является нам Штольц, которым, как кажется, недовольны многие из почитателей г. Гончарова. Для нас совершенно ясно, что это лицо было задумано и обдумано прежде Ольги, что на его долю, в прежней идее автора, падал великий труд уяснения Обломова и обломовщины путем всем понятного противопоставления двух героев…
…Окиньте весь роман внимательным взглядом, и вы увидите, как много в нем лиц, преданных Илье Ильичу и даже обожающих его, этого кроткого голубя, по выражению Ольги. И Захар, и Анисья, и Штольц, и Ольга, и вялый Алексеев - все привлечены прелестью этой чистой и цельной натуры, перед которою один только Тарантьев может стоять, не улыбаясь и не чувствуя на душе теплоты, не подшучивая над ней и не желая ее приголубить. Зато Тарантьев мерзавец, мазурик; ком грязи, скверный булыжник сидит у него в груди вместо сердца, и Тарантьева мы ненавидим, так что, явись он живой перед нами, мы бы почли за наслаждение побить его собственноручно…
Но ничье обожание (даже считая тут чувства Ольги в лучшую пору ее увлечения) не трогает нас так, как любовь Агафьи Матвеевны к Обломову, той самой Агафьи Матвеевны Пшенициной, которая с первого своего появления показалась нам злым ангелом Ильи Ильича, - и увы! действительно сделалась его злым ангелом. Агафья Матвеевна, тихая, преданная, всякую минуту готовая умереть за нашего друга, действительно загубила его вконец, навалила гробовой камень над всеми его стремлениями, ввергнула его в зияющую пучину на миг оставленной обломовщины, но этой женщине все будет прощено за то, что она много любила…
…Заспанный Обломов, уроженец заспанной, но все-таки поэтической Обломовки, свободен от нравственных болезней, какими страдает не один из практических людей, кидающих в него камнями. Он не имеет ничего общего с бесчисленной массой грешников нашего времени, самонадеянно берущихся за дела, к которым имеют призвания. Он не заражен житейским развратом и на всякую вещь смотрит прямо, считая нужным стесняться перед кем-нибудь или перед чем-нибудь в жизни. Он сам не способен ни к какой деятельности, усилия Андрея Ольги к пробуждению этой апатии остались без успеха, но из этого еще далеко не следует, чтоб другие люди при других условиях не могли подвинуть Обломова на мысль и благое дело. Pебенок по натуре и по условиям своего развития, Илья Ильич во многом оставил за собой чистоту и простоту ребенка, качества драгоценные во взрослом человеке, качества, которые сами по себе, посреди величайшей практической запутанности, часто открывают нам область правды и временами ставят неопытного, мечтательного чудака и выше предрассудков своего века, и выше целой толпы дельцов, его окружающих…
Обломов, как живое лицо, достаточно полон для того, чтоб мы могли судить о нем в разных положениях, даже не замеченных его автором. По практичности, по силе воли, по знанию жизни oн далеко ниже своей Ольги и Штольца, людей xopoших и современных; по инстинкту правды и теплоте своей натуры он их несомненно выше…
Не за комические стороны, не за жалостную жизнь, не за проявление общих всем нам слабостей любим мы Илью Ильича Обломова. Он дорог нам как человек своего края и своего времени, как незлобный и нежный ребенок, способный, при иных обстоятельствах жизни и ином развитии, на дела истинной любви и милосердия…
И наконец, он любезен нам как чудак, который в нашу эпоху себялюбия, ухищрений и неправды мирно покончил свой век, не обидевши ни одного человека, не обманувши ни одного человека и не научивши ни одного человека чему-нибудь скверному.
.
(Из статьи “Долгий навык к сну”). 1989 г.
“Обломов” - из тех русских романов, к которым постоянно обращается мысль: не только для литературоведческих штудий, но прежде всего для того, чтобы понять принципы и особенности развития отечественной культуры…
Роман Гончарова каждый раз трактовался по-новому, причем менялась не характеристика образа, - все сходилось, что в Обломове изображен сонный ленивец, - менялась оценка, менялось отношение к герою…
Герой романа Илья Обломов далеко не одномерен: он представляется трагическим героем, изображенным иронически, хотя с горькой иронией, возможно, даже с любовью…
С позиции человека живого, пытавшегося преодолеть засыпание-умирание своей культуры, рисовал Гончаров (как Гоголь, как Чаадаев) окружавшую его действительность…
Для того чтобы совершить богатырское деяние, будущему герою надо было бы прежде всего выдержать бой с Обломовкой, укоренившейся в его душе…
Гончаров слегка иронизирует, но вместе с тем ясно сообщает, что няня “влагала в детскую душу память и воображение Илиаду русской жизни”, иными словами, у нас есть основание для параллели: Илья Муромец - Илья Обломов. Укажем хотя бы на имя - Илья, достаточно редкое для литературного героя. Оба сидят сиднем до тридцати трех лет, когда с ними начинают происходить некие события. К Илье Муромцу являются калики “перехожие-переброжие”, исцеляют его, наделяя силой, и он, явившись ко двору великого князя Владимира, затем отправляется странствовать, совершая подвиги. К Илье Обломову, уже обалдевшему от своего лежания на постели (будто на печи), является старый друг Андрей Штольц, тоже путешествующий по всему миру, ставит Илью на ноги, везет ко двору (не великого князя, разумеется) Ольги Ильинской, где, наподобие тут уж скорее не богатыря, а рыцаря, Илья Ильич совершает “подвиги” в честь дамы: не лежит после обеда, ездит с Ольгой в театр, читает книги и пересказывает их ей…
Не Обломов виноват в общественной спячке, он просто никак не может преодолеть ее, вырваться из сковывающих пут сна. Но, в отличие от представителей остальных слоев общества, именно у дворянина Обломова есть эта возможность, возможность выбора. И его трагическая вина, по Гончарову, в том и состоит, что он этой возможностью, подаренной ему историческим развитием, не пользуется. Дело в том, что русское дворянство, выросшее на субстрате крепостного рабства, как и свободное население античных полисов, использовавших рабский труд, имело все предпосылки для высокого досуга - основного условия творческой деятельности. Через деятельность Пушкина, Чаадаева, декабристов, Герцена, Льва Толстого шла духовная подготовка всеобщего освобождения. В общество вносилась идея свободы…
Способен ли реализовать себя Илья Ильич, преодолев архетип “обломовщины”? Это и была проблема, решавшаяся Гончаровым. Ведь сила у героя есть; не случайно его сопоставление с Ильей Муромцем. Но любое развитие означает выход за пределы себя, преодоление неподвижности, стабильности, что предполагает усилие, ибо человеком никто не рождается…
Герой гибнет в борьбе с косным и враждебным окружением, желающим погубить его свободно-деятельную личность. Напротив, близкие пытаются поддерживать деятельное начало в герое, ибо оно в нем есть… Прежде физической смерти наступает духовная погибель…
Представителем активного цивилизующего начала в романе Гончарова выступает Андрей Штольц, которому так не повезло в русской критике… Отчего так не любят Штольца? На нем, пожалуй, самый страшный грех: он, как русский капиталист, взятый с его идеальной стороны. Слово же “капиталист” звучит для нас почти ругательством… А буржуазный пафос Штольца был в этот момент много прогрессивнее для России, чем крепостнический застой… Штольце Гончарова интересовало слияние, синтез двух культур…
Гончаров утверждает, что такое двукультурие наиболее перспективно для развития человеческой личности, а стало быть, и ее деятельности на благо людей, наиболее продуктивно для духовного обогащения той страны, той культуры, где эта личность существует…
.
(Из статьи “Несовершенный человек”). 1996 г.
Проблема Обломова… Феномен Обломова… Мы теперь все отчетливее видим, что это не пустые слова, что за ними стоят некие громады животрепещущего материала, что нам тут всем есть над чем “думу отвести”. Скажем так: существует как данность сложнейший художественный образ. Но каковы его реальные жизненные подоплеки?.. Казалось бы, подоплека известна - современная писателю помещичья, крепостническая Россия с ее обломовщиной…
В образе Обломова мы имеем необыкновенно высокую степень приращения к личности писателя, вдохнувшего в этот образ жизнь…Обломов не автопортрет писателя, тем более не автошарж. Но в Обломове творчески преломилось очень много от личности и жизненной судьбы Гончарова - факт, от которого нам не уйти…
Сказочно-мифологическая подоплека романного действия в “Обломове” настолько значительна, идеологически весома, что реалистический метод Гончарова так и хочется назвать здесь как-то по-особому: определить его - пусть начерно, условно, в рабочем порядке - как некий мифологический реализм… Итак, “Обломов” - “большая сказка”. Нетрудно догадаться, что в таком случае ее ядром по праву следует считать “Сон Обломова”. “Сон” - образный и смысловой ключ к пониманию всего произведения, идейно-художественного средоточия романа. Действительность, изображенная Гончаровым, простирается далеко за пределы Обломовки, но подлинная столица “сонного царства”, безусловно, фамильная вотчина Ильи Ильича…
“Сонное царство” Обломовки графически можно изобразить в виде замкнутого круга. Кстати, круг имеет прямое отношение к фамилии Ильи Ильича и, следовательно, к названию деревни, где прошло его детство. Как известно, одно из архаических значений слова “обло” - круг, окружность (отсюда “облако”, “область”)…
Но еще явственнее в фамилии Ильи Ильича проступает другое значение, и его, на наш взгляд, и имел в первую очередь в виду автор. Это значение обломка. В самом деле, что такое обломовское существование, как не обломок некогда полноценной и всеохватывающей жизни? И что такое Обломовка, как не всеми забытый чудом уцелевший “блаженный уголок” - обломок Эдема?..
Основной фольклорный прообраз Обломова в романе дурак Емеля - не былинный богатырь Илья, а мудрый сказочный. В ярком сказочном подсвете перед нами - не просто лентяй и дурак. Это мудрый дурак. Он - тот самый лежачий камень, под который вопреки естественнонаучному пословичному наблюдению вода в конце концов все-таки течет…
“Сонное царство” рушится не оттого, что слишком ленив Илья Ильич, а потому, что поразительно деятелен его приятель. По воле Штольца “сонное царство” должно превратиться в… станцию железной дороги, а обломовские мужички пойдут “работать насыпь”.
Вот и столкнулись на полном разгоне не поворотливая Емелина печь и жаркий паровоз, сказка и явь, древний миф и трезвая действительность середины XIX века…
Гончаровский Штольц… Если уж искать для него у Гёте соответствующий прообраз, то таким прообразом будет скорее Мефистофель… Как известно, гётевский Мефистофель поступил вовсе не оригинально, подсунув Фаусту в качестве возлюбленной и любовницы невинную Гретхен… Со времен наущения Евы нечистый всегда успешней всего действует через женщину…
Штольц… ведь тоже - не постесняемся этого резкого слова - буквально подсовывает Обломову Ольгу. Причем делает это, предварительно сговорившись с нею об условии “розыгрыша”… Отношения Обломова и Ольги развиваются в двух планах: прекрасная поэма зарождающейся и расцветающей любви оказывается одновременно и тривиальной историей “соблазна”, орудием которого суждено быть возлюбленной Ильи Ильича…Влюбленность Ольги носит явно экспериментальный характер. Это идеологическая, головная, заданная влюбленность… Но поскольку эксперимент с Обломовым, как мы знаем, не удался, приходится Штольцу как-то иначе пристраивать Ольгу, какое-то иное времяпрепровождение ей подбирать. Остается ему влюбить в себя Ольгу…
От семейного счастья Андрея и Ольги, пространно описанного на страницах романа, веет такой безбытийной скукой, такой приторностью и фальшью, что это их розовое счастье глядится каким-то справедливым возмездием им обоим за вольный или невольный розыгрыш Обломова… Если Штольц - антипод Обломова, то Пшеницына в такой же степени - антипод Ольги… К сожалению, русская критическая мысль как-то проглядела Пшеницыну, а скорей всего поддалась гипнозу мнения Штольца, с точки зрения которого Пшеницына есть чудовище, погубившее Обломова…
Любовь Агафьи Матвеевны, почти безмолвная, неловкая, не умеющая выразиться в красивых, нежных словах и впечатляющих жестах, любовь, как-то вечно присыпанная сдобной мукой, но когда надо, то жертвенная, целиком устремленная на свой объект, а не на саму себя, -эта любовь незаметно преображает простую, заурядную женщину, становится содержанием всей ее жизни…
Уже современники писателя обратили внимание на то, что в тексте “Обломова” глубинная перекличка с образами и проблемами “Дон-Кихота”. В этом творении Сервантеса, как известно, предельно обнажено одно из корневых противоречий человеческого сознания - противоречия между идеальным и реальным, воображаемым и действительным. Фанатичная вера Дон-Кихота в непреложную реальность своих грез катастрофически противопоставлена практицизму его человеческого окружения…
При всем том обломовское “донкихотство”, конечно, чисто русского свойства, в нем нет воинственной исступленности… Если аналогии с героями и проблемами произведений Гёте и Сервантеса носят в “Обломове” по преимуществу подспудный характер, то противопоставление Ильи Ильича с Гамлетом дано, так сказать, открытым текстом. В пятой главе второй части романа читаем: “Что ему делать теперь? Идти вперед или остаться? Этот обломовский вопрос был для него глубже гамлетовского”. И немного ниже - еще: “Быть или не быть?”…
Гамлет ушел из жизни, не разрешив своего сомнения. Не так с Обломовым… Илья Ильич окончательно решает вопрос в одну из двух возможных сторон. Пусть робко, с опасением, с оглядкой, но он все же собирается с духом, чтобы сказать себе, Ольге, Штольцу, всему миру: я не хочу делать… Философию Обломова вполне можно назвать утопической, преобладает не рассмотрение бытия, имеющегося в наличии, а - через отталкивание от действительности - мечта об ином бытии…
Бытовое непротивленчество Обломова причудливо, но вполне узнаваемо отразится в русской действительности второй половины прошлого века - мы имеем в виду прежде всего толстовскую теорию и практику непротивления злу насилием…
Обломов умирает, но “проблема Обломова” удивительно живуча. Обломовская мечта о “полном”, “целом” человеке ранит, тревожит, требует ответа… “Проблема Обломова” остросовременна. Неполнота и несовершенство человека в этой проблеме обескураживающе наглядны…
.
(Из статьи “Характер русского народа”). 1957 г.
Человек, стремящийся к идеалу абсолютно совершенного бытия, живущий им в мечтах и зорко подмечающий несовершенства нашей жизни вообще и недостатки собственной деятельности, разочаровывается на каждом шагу и в других людях, и в их предприятиях, и в своих собственных попытках творчества. Он берется то за одно, то за другое дело, ничего не доводит до конца и наконец перестает бороться за жизнь, погружается в лень и апатию. Таков именно Обломов.
В юности Обломов мечтал о “доблести, деятельности”; “ему были доступны наслаждения высоких помыслов”, он воображал себя полководцем, мыслителем, великим художником… И это не пустые мечты он в самом деле талантлив и умен…Если бы к этому таланту присоединить упорный труд обработки деталей, то он мог бы стать поэтом, дающим законченные художественные произведения. Для достижения этой цели нужно выработать привычку к систематическому труду. Но первые шаги самостоятельной жизни Обломова не содействовали выработке такой привычке…
Окончательно опустившись, Обломов “иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда утраченном идеале жизни”… Но Штольц и в это время говорит, что “в душе его всегда будет чисто, светло, честно”, и после смерти Обломова Штольц вместе с Ольгой вспоминает “чистую, как хрусталь, душу покойного”…
Что же такое “обломовщина”? Добролюбов объяснил ее влиянием крепостного права и крайне презрительно оценивает характер Обломова; привлекательные черты его души он отрицает и думает, что внесение их в роман есть неправильное изображение действительности…
Конечно, крепостное право способствовало распространению обломовщины среди людей, пользующихся плодами крепостного труда, и среди придавленных ими крестьян, однако лишь как второстепенное условие. Гончаров, будучи великим художником, дал образ Обломова в такой полноте, которая открывает глубинные условия, ведущие к уклонению от систематического, полного скучных мелочей труда и порождающие в конце концов ленность…
Обломовщина есть во многих случаях оборотная сторона высоких свойств русского человека - стремления к полному совершенству и чуткости к недостаткам нашей действительности…
Частичная обломовщина выражается у русских людей в небрежности, неточности, неряшливости, опаздывании на собрания, в театр, на условленные встречи. Богато одаренные русские люди нередко ограничиваются только оригинальным замыслом, только планом какой-нибудь работы, не доводя ее до осуществления…
.
(Из статьи “Вечные спутники. Гончаров”). 1890 г.
Для Гончарова на земле - все, вся его любовь, вся его жизнь. Он не рвется от земли, он крепко привязан к ней, и, подобно античным поэтам, видит в ней свою родину; прекрасный, уютный человеческий мир он не согласится отдать за звездные пространства неба, за чужие тайны природы…
Степень оптимизма писателя лучше всего определяется его отношением к смерти… Обломов умер мгновенно, от апоплексического удара; никто и не видел, как он незаметно перешел в другой мир… Вот спокойный взгляд на смерть, каким он был в древности, у простых и здоровых людей. Смерть - только вечер жизни, когда легкие тени Элизиума слетают на очи и смежают их для вечного сна…
Трагизм пошлости, спокойный, будничный трагизм - основная тема “Обломова”… Пошлость, торжествующая над чистотой сердца, любовью, идеалами - вот для Гончарова основной трагизм жизни.
Гомер в своих описаниях подолгу останавливался с особенною любовью на прозаических подробностях жизни… Такая же античная любовь к будничной стороне жизни, такая же способность одним прикосновением преображать прозу действительности в поэзию и красоту, составляет характерную черту Пушкина и Гончарова. Перечтите “Сон Обломова”. Еда, чаепитие, заказывание кушаний, болтовня, забавы старосветских помещиков принимают здесь гомеровские идеальные очертания… Кажется, что творец “Обломова” покидает здесь перо и берется за древнюю лиру; он уже не описывает - он воспевает нравы обломовцев, которых недаром приравнивает к “олимпийским богам”…
Гончаров показывает нам не только влияние характера на среду, на все мелочи бытовой обстановки, но и обратно - влияние среды на характер.
Он следит, как мягкие степные очертания холмов, как жаркое “румяное” солнце Обломовки отразилось на мечтательном ленивом и кротком характере Ильи Ильича…
Один из основных мотивов Гончарова - сопоставление с праздными, нерешительными характерами личностей деятельных, резких, с твердой до жестокости волей…
Все замечали, да и сам автор сознается, что немец Штольц - неудачная, выдуманная фигура. Чувствуешь утомление от длинных и холодных разговоров его с Ольгой. Он тем более теряет в наших глазах, что стоит рядом с Обломовым, как автомат с живым человеком…
.
(Из статьи “Обломов”). 1859 г.
Огромная идея автора во всем величии своей простоты улеглась в соответствующую ей рамку. По этой идее построен весь план романа, построен так обдуманно, что в нем нет ни одной случайности, ни одного вводного лица, ни одной лишней подробности; через все отдельные сцены проходит основная идея, и между тем во имя этой идеи автор не делает ни одного уклонения от действительности, не жертвует ни одной частностию во внешней отделке лиц, характеров и положений. Все строго естественно и между тем вполне осмысленно, проникнуто идеею…
В романе г. Гончарова внутренняя жизнь действующих лиц открыта перед глазами читателя; нет путаницы внешних событий, нет придуманных и рассчитанных эффектов, и потому анализ автора ни на минуту не теряет своей отчетливости и спокойной проницательности. Идея не дробится в сплетении разнообразных происшествий; она стройно и просто развивается сама из себя, проводится до конца и до конца поддерживает собою весь интерес, без помощи посторонних, побочных, вводных обстоятельств. Эта идея так широка, она охватывает собою так много сторон нашей жизни, что, воплощая одну эту идею, не уклоняясь от нее ни на шаг, автор мог, без малейшей натяжки, коснуться чуть ли не всех вопросов, занимающих в настоящее время общество…
Главною идеею автора, насколько можно судить по названию и по ходу действия, было изобразить состояние спокойной и покорной апатии… между тем после прочтения у читателя может возникнуть вопрос: что хотел сделать автор? Какая главная цель руководила им? Не хотел ли он проследить развитие чувства любви, анализировать до мельчайших подробностей те видоизменения, которые испытывает душа женщины, взволнованной сильным и глубоким чувством?..
В “Обломове” мы видим две картины, одинаково законченные, поставленные рядом, проникающие и дополняющие одна другую. Главная идея автора выдержана до конца; но во время процесса творчества представилась новая психологическая задача, которая не мешает развитию первой мысли, сама разрешается до такой степени полно, как не разрешалась, может быть, никогда. Редкий роман обнаруживал в своем авторе такую силу анализа, такое полное и тонкое знание человеческой природы вообще и женской в особенности; редкий роман когда-либо совмещал в себе две до такой степени огромные психологические задачи, редкий возводил соединение двух таких задач до такого стройного и, по-видимому, несложного целого…
П. Вайль, А. Генис.
Обломов и “Другие”. 1991 г.
Отчетливое деление русского календаря на четыре времени года - дар континентальной державы своей словесности. О том, как блестяще Гончаров усвоил этот урок, говорит композиция его Шедевра - “Обломова”.
Ежегодный круговорот природы, мерное и своевременное чередование сезонов составляет внутреннюю основу, скелет прославленного романа. Идеальная Обломовка, в которой “правильно и невозмутимо совершается годовой круг”- прообраз всей конструкции “Обломова”. Сюжет послушно следует временам года, находя в смирении перед вечным порядком источник своего существования.
Роман строго подчинен календарю. Начинается он весной - 1 мая. Все бурное действие - любовь Обломова и Ольги - приходится на лето. А кончается собственно романная часть книги зимой - первым снегом.
Композиция романа, вписанная в годовой круг, приводит к плавной завершенности все сюжетные линии. Кажется, что такое построение заимствовано Гончаровым прямо из родной природы. Жизнь Обломова - от его любви до меню его обеда - включена в этот органический порядок. Она отражается в естественном годовом круговороте, находя в календаре масштаб для сравнения.
Изощренная, своеобразная структура романа Гончарова характерна для отечественной поэтики своей необычностью. Русская классика, не обремененная ветхими традициями, часто игнорировала готовые жанровые формы, предпочитая их создавать каждый раз заново, для своих специальных целей. И романы в стихах, и поэмы в прозе появлялись от переизбытка, содержания, требующего оригинальной системы, изложения.
“Обломов”- не исключение. Его можно было бы назвать особой прозаической драмой. Театральная условность (к лежебоке Обломову за один день приходят семь гостей) у Гончарова соединяется с развернутым бытописательством, риторический очерк нравов сочетается со сценически стремительной, часто абсурдной разговорной стихией. (Кстати, говоря о языке, можно предположить, что образ Обломова родился из русского пристрастия к неопределенным частицам. Он - живое воплощение всех этих “кое, бы, ли, нибудь”.)
С точки зрения истории литературы “Обломов” занимает срединное положение. Он - связующее звено между первой и второй половиной XIX века. Гончаров, взяв лишнего человека у Пушкина и Лермонтова, придал ему сугубо национальные - русские - черты. При этом, живет Обломов в гоголевской вселенной, а тоскует по толстовскому идеалу универсальной “семейственности”.
Родство Гончарова с современниками особенно сказывается в первой части романа - этой разросшейся на четверть книги экспозиции. Чтобы познакомить читателей с героем, автор устраивает парад второстепенных персонажей, каждый из которых описан по рецептам модной тогда натуральной школы. Светский человек Волков, карьерист Судьбинский, литератор Пенкин. Гончарову эта популярная в середине прошлого века галерея типов нужна постольку, поскольку ему надо показать, что ради их смехотворных занятий Обломову не стоит вставать с дивана. (В самом деле, стоит ли подниматься, чтобы прочесть поэму “Любовь взяточника к падшей женщине”, которую ему горячо рекомендует Пенкин?)
Все эти малозначительные фигуры своей суетой компрометируют в глазах Обломова окружающую жизнь. Он - неподвижный центр сюжета - сразу выделяется загадочной значительностью среди этих - не характеров - типов.
И в дальнейшем Гончаров не отказывается от приемов типизации, но идет он уже не от физиологических очерков, а от “Мертвых душ” - книги тесно связанной с “Обломовым”. Так, фанфарон и мелкий жулик Тарантьев вырос из Ноздрева, сам Обломов - некоторым образом близок Манилову, а Штольц похож на Чичикова, каким он мог бы стать к третьему тому “Мертвых душ”.
Фронтальное, сконденсированное, убыстренное изображение Обломова в первой части романа по сути исчерпывает тему “обломовщины”. Вся жизнь героя - и внешняя и внутренняя, его прошлое (“Сон Обломова”) и будущее - как будто уже раскрывается в этой части. Однако, сам факт существования трех других частей подсказывает, что поверхностное чтение книги позволяет лишь обнаружить в ней обломовщину, но не Обломова - тип, а не образ.
Провокационно подсказывая нам выводы об Обломове в начале книги, автор на самом деле маскирует свою несравненно более сложную точку зрения на героя. Глубоко в. ткань романа Гончаров вживил противоречивый голос рассказчика, который уничтожает однозначное толкование романа.
На последней странице книги мы узнаем, что всю историю Обломова рассказывает Штольц: “И он (Штольц - Авт.) рассказал ему (рассказчику - Авт.), что здесь написано”. Записана эта история. слушателем Штольца, в котором легко признать самого Гончарова: “Литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами”.
Эти два голоса - резонерский, педантичный тон Штольца и насмешливый, но сочувственный самого автора - сопровождают Обломова на всем его пути, не давая роману стать плоской зарисовкой нравов. Сложно переплетенные интонации не контрастируют, а дополняют друг друга: первая не отрицает вторую. Из-за такого построения авторской речи возникает многослойность книги. Как это обычно бывает в русском романе, за социальным планом проступает метафизическая тема.
В “Обломове” все слова, не принадлежащие героям, следует читать не напрямую, как предварительную критику романа, а как художественно изображенное слово. Только тогда обнаружится феноменальная двойственность Обломова, героя, далеко выступающего за контуры сюжета.
Ощущение монументальности фигуры Обломова порождается уже первым его портретом: “Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока”.
Эти застывшие, окаменелые “складки” подсказывают аналогию с античной статуей. Сравнение принципиально важное, которое Гончаров последовательно проводит по всему роману. В фигуре Обломова соблюдено то золотое сечение, которое придает ощущение легкости, гармоничности и завершенности античной скульптуре. Неподвижность Обломова грациозна в своей монументальности, она наделена определенным смыслом. Во всяком случае, до тех пор, пока он ничего не делает, а лишь представляет самого себя.
Смешным Обломов кажется только в движении, например, в компании Штольца. Зато в глазах влюбленной в него вдовы Пшеницыной Обломов опять обращается в статую: “Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой - все это делает так вольно, покойно и красиво… весь он так хорош, так чист, может ничего не делать и не делает”.
И в глазах самого Обломова его тогда еще возлюбленная Ольга застывает в прекрасной неподвижности: “Если бы ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии”.
Трагический финал любви Обломова объясняется как раз тем, что он видел их союз скульптурной группой, объединением двух статуй, замерших в вечности.
Но Ольга - не статуя. Для нее, для Штольца, да и для всех остальных героев книги Гончаров находит другую аналогию - машина.
Конфликт романа - это столкновение статуи с машиной. Первая - прекрасна, вторая - функциональна. Одна стоит, другая движется. Переход от статичного в динамичное состояние - любовь Обломова к Ольге - ставит и главного героя в положение машины. Любовь - заводной ключ, который приводит в действие роман. Завод кончается и Обломов замирает - и умирает - у себя, на Выборгской стороне.
“Ты - огонь и сила этой машины”,- говорит Обломов Ольге, называя машиной себя и уже догадываясь, что на самом деле в нем просто нет места для двигателя, что он цельный, как мраморное изваяние.
Деятельные Штольц и Ольга живут, чтобы что-то делать. Обломов живет просто так. С их точки зрения, Обломов - мертв. С его - смерть и жизнь сливаются воедино, между ними нет строгой границы - скорее промежуточное состояние: сон, мечта, Обломовка.
При этом Обломов - единственный подлинный человек в романе, единственный, чье существование Не исчерпывается принятой на себя ролью. В предстоящей свадьбе его больше всего пугает то, что он. Обломов, превратится в “жениха”, приобретет конкретный, определенный статус. (Ольгу, наоборот, это радует: “Я - невеста” - с гордым трепетом думает она.)
Потому Обломов и не может включиться в окружающую жизнь, что ее делают люди - машины, люди-роли. У каждого своя цель, своя шестеренка, которыми они сцепляются для удобства с другими. Гладкому, “мраморному” Обломову ничем зацепиться за других. Он не способен расщепить свою личность на роль мужа, помещика, чиновника. Он - просто человек.
Обломов является в роман законченным, совершенным и оттого неподвижным. Он уже состоялся, выполнив свое предназначение только тем, что явился на свет. “Жизнь его не только сложилась, но и создана, далее предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия”, - к такому выводу приходит Обломов к концу своих дней. Тут, на петербургской окраине, в модифицированной Обломовке, окончательно примирившись с бытием , он наконец себя находит. И только тут он впервые сумел достойно отразить педагогические претензии Штольца. В их последнее свидание “Обломов покойно и решительно глядел” на своего друга, который скороговоркой, сам для себя, рисовал “зарю нового счастья” - железные дороги, пристани, школы…
Гончаров конструирует свой роман таким образом, что провоцирует читателя на сравнение Штольца с Обломовым. Все преимущества вроде бы на стороне Штольца. Ведь он - гомункул - создан не естественным путем, а по рецепту идеальной личности. Это - этнографический немецко-русский коктейль, который должен привести в движение неповоротливую российскую махину.
Однако прославление Штольца похоже на его самооправдание. Все публицистические куски текста, где голос рассказчика обращается прямо к читателю, построены в том же рациональном ключе, с той же рассудительной интонацией, с которой говорит сам Штольц. В этом голосе ощущается чужеземный синтаксис слишком правильной русской речи (“мой несравненный, но неповоротливый Обломов”).
Еще важнее то, что Обломова Гончаров показывает, а о Штольце рассказывает. Любовь Обломова к Ольге, которая, кстати, протекает на фоне русского, а не швейцарского, как у Штольца, пейзажа, передается непосредственно. История же женитьбы Штольца дана во вставной новелле. Когда во второй и третьей частях романа Обломов действует - ухаживает за Ольгой - рассказчик почти полностью исчезает из текста, но он появляется всякий раз, когда в книге возникает Штольц.
Эта тонкая композиционная компенсация углубляет образ Обломова. То, что мы знаем о нем от рассказчика, противоречит тому, что мы видим сами. Для Штольца Обломов ясен и прост (это он автор знаменитого термина - “обломовщина”). Для нас с Гончаровым Обломов - тайна.
Подчеркнутая внятность отношений Штольца с миром, с людьми противостоит загадочной недосказанности, алогичности связей Обломова. Грубо говоря, Штольца можно пересказать, Обломова - ни в коем случае.
На этом построен замечательный диалог Обломова с Захаром, диалог, в котором барин пеняет слуге, осмелившемуся спутать его с “другим”. Весь этот разговор, живо напоминающий и Гоголя и Достоевского, абсурден. Так, Обломов, объясняя Захару, почему он не может переехать на новую квартиру, приводит совершенно несуразные доводы: “Как встану да увижу вон вместо этой вывески токаря другое что - нибудь, напротив, или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно”. Уже появляется в тексте неведомый Лягачев, которому куда как просто переезжать: “Возьмет линейку подмышку” - и переедет. Уже “оба они перестали понимать друг друга, а наконец каждый и себя”. Но сцена не теряет напряженности, вся она наполнена смутным значением.
В этом абсурдном скандале проявляется внутреннее родство барина и его слуги, их кровная близость - ведь они братья по Обломовке. И без всякой логики Обломову и Захару ясно, что “другие” - это чужие, странные существа, посторонние их жизненному укладу.
Оказывается, что самое страшное для Обломова - потерять вот эту самую уникальность своей личности, слиться с “другими”. Поэтому и приходит он в такой ужас, случайно подслушав, что его назвали “каким-то Обломовым”.
В свете этого мистического ужаса - потерять себя в толпе - совсем иначе звучат якобы пустые восклицания Обломова: “Где ж тут человек? Где его цельность? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?”
Какую бы форму деятельности ни предлагал окружающий мир Обломову, тот всегда находит способ увидеть в ней пустую суету, разменивающую душа на пустяки. Мир требует от человека быть не полноценной личностью, а только частью ее - мужем, чиновником, героем. И Штольцу тут нечего возразить Обломову, кроме: “Ты рассуждаешь точно древний”.
Обломов действительно рассуждает, как “древний”. И рассказчик, описывая своего героя, постоянно намекает на источник романа, называя себя “другим Гомером”. Архаичная идиллия, приметы доисторического Золотого века, которые особенно заметны в описании Обломовки, переносят героя в другое время - в эпическое. Обломов постепенно погружается в вечность, где “настоящее и прошлое слилось и перемешалось”, а будущего не существует вовсе. Подлинный смысл его жизни - не гнаться за Штольцем в тщетной попытке быть современным, а наоборот, в том, чтобы избежать движения времени. Обломов живет в своем, автономном времени, поэтому и скончался он, “как будто остановились часы, которые забыли завести”. Он растворился в своей мечте - удержать, остановить время, застыть в абсолютном бытии вожделенной Обломовки.
Утопия Обломова - это мир, вышедший из истории, мир настолько прекрасный, что его нельзя улучшать. А значит - мир, лишенный цели.
Гончаров рисует обломовский идеал живыми красками, но помещает его за пределами земной жизни. Сонная Обломовка - это загробное царство, это - абсолютный полой человека, превращенного в идеальную статую. Обломовка - это смерть.
Так Гончаров приводит своего героя к трагическому парадоксу. Несовместимость Обломова с миром происходит от того, что он мертвый среди живых. Его завершенность, законченность, одинокая самодостаточность - это совершенство трупа, мумии. “Или - прекрасной, но неподвижной статуи”. В то же время, все персонажи романа - всего лишь осколки цельной обломовской личности - живы в силу своего несовершенства, своей незавершенности. Выполняя свою жизненную программу, свою машинную функцию, они существуют в сегодняшнем дне, в истории. Обломов же пребывает в вечности, бесконечной, как смерть.
Казалось бы, это предрешает спор Обломова с “другими”: у мертвого нет надежды победить живых.
Однако обломовское восприятие идеальной жизни как смерти безнадежно, но не трагично. Знак равенства, который Обломов ставит между небытием до рождения и небытием после смерти, всего лишь указывает на иллюзорность промежутка между двумя этими состояниями, промежутка, называемого жизнью. Обломовское “равно” обозначает лишь тождество двух нулей.
Оспаривать правильность этого тождества Гончаров не берется. Он оставляет читателя наедине с нулем - символом круглого, цельного мира Обломова.
Этот нуль, находя себе соответствие в композиции книги, напоминает и об идеальном - в континентальном климате - совершенстве годового круга, и о букве “о”, с которой начинаются названия всех романов Гончарова.
