«Медный всадник» — произведение, проникнутое символизмом. В своем творении А. С. Пушкин заключил глубокий смысл. Поэму пытаются расшифровать не только историки и литературоведы, но и обычные читатели. Неоднозначен и образ Петра 1.
Была написана А.С. Пушкиным в 1833 году. При жизни поэта она так и не была опубликована. Николай Первый противостоял выходу произведения в печать, поскольку посчитал, что Петр Первый неправомерно представлен в виде тирана и самодержца. Существует версия, что Пушкин противопоставил образ реформатора Петра правлению Николая Первого. Но и в самом образе Петра автор видит противоречивость, он отмечает в нем и деспота и великого человека, сыгравшего значительную роль в истории Отечества.
С самых первых строк произведения перед читателями предстает образ великого реформатора, который повелевает «заложить град назло надменному соседу» среди сурового края болот и озер. Петербург, построенный Петром Первым, противопоставляется Москве. Новый город был призван внести изменение в устоявшийся и устаревший образ жизни, который задавала на тот момент Москва. Пушкин воспевает построенный город: «Красуйся град Петра и стой неколебимо», по его словам, пред ним «померкла даже старая Москва».
Образ Петра 1 заключен в величественном изваянии Медного Всадника, который взлетев на высокую скалу на своем бронзовом коне, возвышается над своим грандиозным творением. Пушкин смело называет его «властелином Судьбы», «державцем полумира». Сверхчеловеческая мощь явно преувеличена, на ее фоне появляется скромная личность второго героя – Евгения, в котором представлен собирательный образ столичных граждан. Покоритель стихий и заурядный представитель общества встретились на берегу Невы, олицетворяя собой две крайности: непомерную человеческую мощь и сведенный до ничтожества образ столичной безликой толпы. Город, который был создан по воле Петра, стал чуждым для людей, он иссушает их души.
Пушкин сочувствует бедному Евгению, пораженному мощью Петра Великого, но и цель деяний Петра ему понятна, его желание «стать твердой ногой при море», стихия смирилась под властью самодержца, столица утверждена, есть защита с моря, Россия становится великой державой. Но какой ценой все это достигнуто?
В этом противостоянии видится несоответствие интересов одного человека целям и задачам всего государства. Должна ли воля одного, отдельного взятого человека из толпы покорится воле всего государства, действительно ли счастье каждого человека связано с благополучием всей страны? Такой вопрос был поставлен автором. Сам Пушкин не дает на него точного ответа, он предлагает читателю сделать выводы самостоятельно. Истина, как это часто бывает, находится посередине, без человека государства нет, но и учесть интересы каждой отдельно взятой личности не представляется возможным. Возможно, в этом заключена дилемма произведения.
В отечественном литературоведении сложилась традиция восприятия поэмы А. С. Пушкина «Медный всадник» в контексте идеологемы «личность ↔ государство». Данный конфликт действительно намечен в поэме. Другое дело: как он реализуется и что лежит в его основании?
Неожиданным кажется структурирование текста, его дробление на «Предисловие», «Вступление», «Часть первую», «Часть вторую» и «Примечания». Что касается «Предисловия», то оно, на первый взгляд, кажется излишним, ибо ничего существенного не добавляет к тексту, лишь указывает на некий источник: «Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом» . Но именно то, что предисловие не содержит важной информации, и обращает на себя внимание, заставляет задуматься о его «маскирующем» характере.
В отличие от «Предисловия», стилистика и тональность «Вступления» обнаруживают присутствие в нем голоса автора-повествователя и не допускают мысли о мистификации или фальши: поэт однозначно прославлял Петра и Россию в лице и деяниях великого «державца полумира». Но к вступлению Пушкин дает два примечания - по-прежнему кажущиеся избыточными и неважными. Первое относится к Ф. Альгаротти, авторитетному знатоку искусства, который в 1738–1739 гг. совершил путешествие по России и который «где-то сказал»:
«Петербург - окно, через которое Россия смотрит в Европу» (франц.). Данное примечание носит если и не обязательный, то информативный характер и указывает на источник поэтической метафоры, реализованной Пушкиным в поэме. Но второе примечание «Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***» вынуждает серьезнее задуматься о его значении. Кажется, что Пушкин отсылает к стихотворению П.А. Вяземского «Разговор 7 апреля 1832 года (Графине Е.М. Завадовской)». Однако для сопоставления в большей мере подошло бы другое стихотворение Вяземского - «Петербург», с его торжественным пафосом: «Я вижу град Петров чудесный, величавый…» . На его торжественном фоне послание к графине Завадовской выглядит «случайным», ибо представляет собой шутливый разговор о прелестях собеседницы, где любовь к Петербургу объясняется едва ли не исключительно тем, что в нем родилась и царствует З***. Но обращение Пушкина именно к этому стихотворению не было неслучайным. Пушкину было важным указание на игру, ибо начальная строка стихотворения Вяземского «Нет-нет, не верьте мне…» позволяла дать подсказку, указать на некий скрытый смысл, должный быть угаданным в поэме.
Наконец, применительно к «Вступлению» внимания заслуживает последняя строфа «Была ужасная пора…», над которой Пушкин много и долго работал. В итоге появившееся обращение «друзья мои» не оставляет сомнения, что это автоцитата. Cлова о друзьях со всей определенностью корреспондируют со знаменитыми «Друзья мои, прекрасен наш союз…» и позволяют говорить о посвящении поэмы друзьям. Даты работы над текстом, 6–30 октября, не оставляют в том сомнений. И тогда появление в «Предисловии» имени В.Н. Берха, по сути - имени Ф.В. Булгарина, по материалам которого тот работал, становится объяснимым: Фаддей Булгарин до поры исповедовал либеральные взгляды и был дружен с А.С. Грибоедовым, К.Ф. Рылеевым, А.А. и Н.А. Бестужевыми, В.К. Кюхельбекером и др. После поражения восстания он прятал архив Рылеева, тем самым во время следствия помог Грибоедову и другим подследственным. В этом контексте поздняя вставка в предисловие «подробности наводнения» обнажает авторскую задачу скрыть прямое указание на события 14 декабря 1825 г., отвлечь внимание от крамольной ассоциации. Выбор стихов и имени Вяземского в этом контексте тоже мотивирован: посвященному читателю он подсказывал аллюзию не на «Разговор…» и даже не на «Петербург», а на «Море», написанное Вяземским летом 1826 г., сразу после известия о казни пяти декабристов. По мысли Пушкина, имя Вяземского должно было обратить «догадливого» читателя к известному стихотворению, в котором поэт воплощал образ восстания и его участников в символическом образе морских волн . Становится ясным, что задача включения «Предисловия» и «Примечаний» в поэму состояла в том, чтобы дезавуировать те важные знаки-сигналы, которые позволяли эксплицировать глубинный (скрытый) пласт текста.
Обычно проблема «личность и государство» решается в поэме через систему взаимоотношений Петра и Евгения. Однако, как показывает текст, битва-сражение за город разворачивается посредством другой пары героев - Петра и стихии, Петра и волн. Евгений же - только ее случайный свидетель. Картина наводнения обретает черты метафорического бунта: природа, море, река взбунтовались, подъем воды определяется как «осада» и «приступ», городу грозят «злые волны». И тогда Петр, однажды отвоевавший дикие берега у природы, снова вступает в бой, указуя протянутой рукой на взбунтовавшегося врага-стихию в попытке защитить свой город. В ходе повествования Пушкин совмещает реальное и символическое, природное и социальное. Если в начале первой части повествователь говорил о ноябрьской поре («Дышал ноябрь осенним хладом…», т.е. хронотоп поэмы был маркирован датой наводнения 7 ноября), то к строке «И бледный день уж настает…» Пушкин дает примечание: «Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений - Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было - Нева не была покрыта льдом », где ассоциативно намекает на другой «ужасный день», декабрьский, со снегом на мостовых и льдом на реке. И теперь хронотоп поэмы обретает иную дату - 14 декабря. Сражение разворачивается как бы в двух пластах, в двух временных координатах. Звучащие вслед за «передатировкой» в «Примечании» имена царских генералов - Милорадовича и Бенкендорфа - со всей случайной неслучайностью локализуют события поэмы в пределах (бунта на) Сенатской площади. Милорадович - как жертва трагического выстрела Каховского, Бенкендорф - как один из самых активных участников следствия по делу декабристов.
В первой части повести обретает свою сюжетику и линия Евгения. Подобно Петру, восседающему на грозном вздыбленном коне, бедный герой «над возвышенным крыльцом» тоже оседлал мраморного льва. Кажется, подобие Евгения кумиру иронически снижено, однако оно иронично же, но идейно значимо удвоено сопоставлением с угадываемым Наполеоном, предметом поклонения не одного поколения. Сравнение с Наполеоном не только иронизирует, но атрибутирует причастность бедного Евгения особому типу людей, чьи «запретные» имена незримо разбросаны по всему тексту «Медного всадника», в числе которых оказывается и сам автор. Т.е. образ Евгения становится у Пушкина «двуликим», двусоставным носителем двух сущностей. Условно, один Евгений является героем фабульной линии поэмы (ее реальной составляющей), другой Евгений - героем сюжетной линии, собственно отлитературной. Если один лик воплощает образ мечтательного и наивного влюбленного, теряющего рассудок, то другой репрезентирует «дум высокое стремленье». Иными словами, пред державным Петром оказывается уже не больной сумасшедший, но другой «безумец». Точнее оба, но «бунт» их и угроза «Ужо тебе!..» вбирают кардинально противоположный смысл. Если на уровне одного сюжета (зримого, поверхностного) причина бунта - смерть Параши, боль от потери возлюбленной, то на уровне второго - скрытого, тайного сюжета - вызов, брошенный самодержавию. И если в первом случае «злобный шепот» звучит из уст сумасшедшего и его упрек Петру понятен, но абсурдно-беспочвенен (Петр сражался против стихии наводнения, спасал город, но он не смог спасти Парашу; Параша - случайная жертва), то во втором ряду вызов бросает «безумец благородный», пронзенный «шумом внутренней тревоги». Последние слова - опять автоцитата: тот «однозвучный жизни шум», который присутствовал в пушкинском стихотворении «Дар напрасный, дар случайный…», где герой искал «цели… пред собою». Т.е. образ Евгения в поэме - это образ- маска, образ-криптоним, в котором слились две сущности: бедный (случайный по сути) сумасшедший и высокий (тревожащий автора) безумец. Т.о. так называемый «маленький герой», «маленький человек» Евгений - в нарушение сложившейся в литературоведении традиции - как оказывается, никакого отношения к бунту против Петра и самодержавия не имеет. Это его «призрак», его двойник, реальный прототип-прообраз вступает в идейный конфликт с самодержцем. Природа «бунта-возмущения» Евгения (каждого из Евгениев) оказывается глубоко различной.
Традиционно принятый конфликт поэмы «личность ↔ государство», «”маленький человек” ↔ самодержец» рассыпается так же, как оказывается нерелевантным и представление о противоречивости образа Петра. Едва ли не единственным указанием на возможность противоречивого отношения Пушкина к личности Петра может быть сочтено последнее примечание, которое дает комментатор к строфе «Куда ты скачешь, гордый конь », где отсылает к Мицкевичу: «Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана - как замечает сам Мицкевич» . Именно сопоставление с Мицкевичем и порождало представление о том, что Пушкин, вслед за польским поэтом, мог дать суровую оценку Петру в «Медном всаднике». Однако к периоду написания поэмы Пушкин уже дистанцировался от друга-поэта, которого прежде «жадно слушал». В 1833 г. Пушкин уже создал стихотворение «Он между нами жил» , в котором говорил о «яде стихов» Мицкевича, обращенных к Петру и Петербургу, «К русским друзьям». Оттого отсылки к Мицкевичу в примечаниях следует прочитывать не как созвучные, а как контрапунктурные, о чем прямо сказано у Пушкина:
«Жаль только, что описание его не точно Наше описание вернее…» . Во второй отсылке к Мицкевичу (прим. 5) «комментатор» вновь намеренно отстраняется от точки зрения польского поэта и отказывается от авторства слов о памятнике Петру, доверенных Мицкевичем другу-поэту (т.е. Пушкину). Лестная характеристика Мицкевича не удерживает Пушкина от того, чтобы сознательно переадресовать слова о памятнике другому лицу: «Оно заимствовано из Рубана». При этом симптоматично, что слова, приписанные Мицкевичем Пушкину, принадлежали действительно не ему (но и не Рубану). В письме Вяземского к П.И. Бартеневу от 6 марта 1872 г. содержится информация о том, что эти слова произнес сам Вяземский. Пушкин как участник упомянутой беседы не мог не знать этого, тем не менее он ссылается на В.Г. Рубана, поэта, чуждого ему и по взглядам, и по манере письма. Тем самым Пушкин еще раз обнаруживает несогласие с Мицкевичем в трактовке памятника (и деяний) Петра, начатое им уже во «Вступлении».
Подводя итог, необходимо высказать суждение о том, что прежде устойчиво существовавшая традиция вычленения конфликта «личность и государство» и его последующая реализация посредством образной пары «Евгений - Петр» должна быть скорректирована (особенно в рамках школьной программы). Проблема «маленького человека» должна уступить место подтекстовой линии воплощения иного литературного типа, т.н. «лишнего человека» (хотя круг проблем, связанных с этим героем-типом, не актуализирован Пушкиным в поэме). Так же, как должно отказаться и от утверждения о том, что образ Петра создан Пушкиным в поэме как образ противоречивый, как образ творца-тирана. Релевантность подобных трактовок потеснена в «Медном всаднике» иной целевой задачей: создания памятника славы и трагедии.
Список литературы
1. Вяземский П. А. Стихотворения. БП. БС. 3-е изд. М.: Советский писатель, ЛО, 1986. 544 с.
2. Пушкин А.С. Собр. соч.: в 10 т. / под общ. ред. Д. Д. Благого, С. М. Бонди и др. М.: Художественная лит- ра, 1960. Т. II. Стихотворения 1823–1836. 799 с. Т. III. Поэмы. Сказки. 542 с.
В поэме Петру Великому противопоставляется бедный чиновник, живущий в Коломне. Евгений, по словам поэта, захудалый осталец некогда славного и знатного рода; он был потомок людей, «бывших и в Войске, и в совете, и на воеводстве, и в ответе». Как человек, доведенный до плачевного состояния петровской табелью о рангах, Евгений более чем кто другой мог не сочувствовать «чудотворному строителю» и его реформе.
Евгений совершенно примирился со своим скромным положением — «дичится знатных и не тужит ни о покойнике родне, ни о забытой старине». Все мысли Евгения сосредоточились на мелких личных интересах. Накануне знаменитого наводнения он был в довольно невесёлом расположении духа; река разыгралась и угрожала выйти из берегов, из-за чего Евгению предстояло два-три дня не видеться c Парашей, которую он любил и на которой надеялся со временем жениться. Предчувствия не обманули Евгения.
Нева вздувалась и ревела,
И вдруг, как зверь остервенясь,
Котлом клокоча и клубясь — На город кинулась.
Среди страшного наводнения Евгений был занят исключительно своей любовью, мучился опасениями за судьбу своей Параши, жившей «в ветхом домике, близехонько к волнам, почти у самого залива». Сидя верхом на мраморном льве, без шляпы, страшно бледный, окружённый яростными волнами, он был равнодушен к «злому бедствию» и лишь мечтал о Параше.
Между тем ветер утих, и вода стала убывать. Река ещё волновалась, но открылась мостовая, и Евгений не мог удержаться и, рискуя погибнуть, переправился с беззаботным перевозчиком через все еще пенившуюся и бурлившую Неву на другой берег.
Замирая от тоскливого ожиданья, он «знакомой улицей бежит в места знакомые», но на месте, где жила Параша, он не нашел уже ничего. Рассвирепевшие волны унесли домик, в котором жили его мечты, его любовь. Полный сумрачной заботы, он долго ходил кругом, громко толковал сам с собою и вдруг, ударив рукою в лоб, захохотал.
Его рассудок не вынес тяжёлого испытания. С тех пор, оглушённый шумом внутренней тревоги, он безмолвно скитался, полный ужасных дум. Наводнение, сопровождавшееся опустошениями, тысячами страданий и смертей, миновало, так как оно «прикрыто было багряницей» — заботами и щедростью императора Александра Первого. Недовольство и ропот на «чудотворного строителя» за то, что он выбрал для Петербурга такое неудобное, низменное и опасное место, понемногу умолкли. Не мог успокоиться только бедный сумасшедший.
Следующей осенью спавший у пристани Евгений проснулся от плеска волн. На время в нём пробудилось сознание. Страшная картина бурной ночи напомнила ему прошлый ужас. Он пошёл бродить и очутился на той площади, с которой следил за разрушительным действием наводнения. Он узнал дом, перед крыльцом которого «с поднятой лапой, как живые, стояли львы сторожевые, и прямо в тёмной вышине над ограждённою скалою, кумир с простёртою рукою сидел на бронзовом коне». Лицо Петра Великого дышало силой и энергией. Мощной рукой он натянул узду, и дикий конь взвился под ним на дыбы.
Вдруг в сознании Евгения рисуются все обстоятельства, при которых был основан Петербург; он вспомнил, чья непреклонная воля явилась причиной его настоящего бедствия:
Кругом подножию кумира На лик державца полумира.
Безумец бедный обошел стеснилась грудь его.
И взоры дикие навел
«Добро строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе! .. »
Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной…
Не закончив своих угроз, Евгений стремглав пустился бежать. Он понял всю дерзость своих поступков, в его душе заговорили упреки совести, и его смятенному воображению представилось,
… что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось …
Он бросился бежать, и всю ночь ему казалось, будто Петр преследует его, будто
Простерши руку к вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне …
С этой ночи ему совестно было взглянуть на памятник Петру. Когда ему приходилось проходить по площади, он волновался, опускал смущенные глаза и снимал изношенный картуз. Вскоре Евгения нашли мертвым на маленьком островке, на взморье у порога принесенного туда волнами разрушенного домика Параши, и здесь же предали погребению.
Таким образом, Евгений является одной из жертв петровского дела — основания новой столицы на берегу моря, а Пётр Великий — косвенным виновником его гибели. Пушкин сочувствует своему герою. Поэту жаль этого человека, все счастье которого рухнуло вместе с гибелью невесты.
Пушкин с нежностью описывает скромную, но горячую любовь Евгения, так как не всякий способен так любить, не всякий умрет от горя на пороге хижины, в которой когда-то жила дорогая ему девушка.
Но, от души сочувствуя горю своего бедного героя, Пушкин всецело становится на сторону Петра, так как понимает необходимость и пользу его преобразования. Он раскрывает всё ничтожество Евгения, мелочность тех интересов, которыми он живёт. Какая поразительная разница между идеалами двух людей!
Евгений мечтает о «мещанском счастии», о деньгах, о чинах, а Петр Великий, одним мановением руки потрясший всю Россию до основания, пробудил её от векового сна, с прозорливостью гения заложил город на болоте, чтобы прорубить окно в Европу. Какое смелое сопоставление: Евгений и Пётр Великий, ничтожество и гений, пигмей и титан.
Последняя поэма Пушкина, одно из его самых совершенных поэтических произведений, - итог размышлений поэта о личности Петра 1, о русской истории и государстве и месте в нем человека. Вот почему в этом произведении так органично сочетается повествование о судьбе заурядного жителя Петербурга, пострадавшего во время наводнения – Евгения, и историко-философские размышления о личности и деятельности Петра, его значении для России.
Казалось бы, этих двух героев ничто не может связывать между собой. Один из них царь, великий преобразователь государства Российского, а другой – «маленький человек», бедный чиновник, никому не известный. Но поэт удивительным образом пересекает их линии жизни. Оказывается, что у каждого из этих героев, несмотря на всю их разновеликость, есть своя «правда», свой мир, имеющий полное право на существование.
«Правда» Петра, как показано во вступлении к поэме, - это задача великого государственного деятеля, задумавшего, вопреки всему, даже самой природе, создать прекрасный город «в топи блат» и тем самым «в Европу прорубить окно», а значит, изменить всю дальнейшую историю России. На первый взгляд, все задуманное «строителем чудотворным» осуществилось: город, гимн которому слагает Пушкин, построен, стихия усмирилась, а сам он стал «державцем полумира».
«Правда» Евгения связана с мечтами самого обыкновенного человека о семье, доме, работе. Герой надеется, что «кое-как себе устроит / Приют смиренный и простой / И в нем Парашу успокоит». Кажется, что такие жизненные задачи легко осуществить, но все рухнуло из-за того, что во время страшного наводнения невеста Евгения Параша погибла, а он, не выдержав этого потрясения, сошел с ума. Кто виновен в этом? Вначале может показаться, что ответ очевиден: стихия, которая сметает все на своем пути.
Но вдруг появляется иной мотив: во время наводнения народ «зрит божий гнев и казни ждет». Почему так произошло? Ответ возникает в кульминационной сцене, когда спустя год сумасшедший Евгений, бродя по городу, оказывается рядом с памятником Петру. На миг сознание несчастного проясняется, и Евгений бросает обвинение медному истукану, воплощающему второй – беспощадный и жестокий – лик Петра: «Добро, строитель чудотворный! - / Шепнул он, злобно задрожав, - /Ужо тебе!..». Ведь именно Петр, воплощая свою «правду», назло всему «волей роковой под морем город» основал, обрекая на страдания простых его жителей. Медный всадник, «кумир на бронзовом коне», грозен и беспощаден, потому что он – воплощение той государственной системы, той «правды», которая, «уздой железной» подняла на дыбы Россию. Такая «правда», «писанная кнутом», противостояла и противостоит «правде» обычного человека.
Вот почему в финальной сцене возникает страшная фантастическая погоня Медного всадника за несчастным безумцем, и Евгений гибнет. Этот трагический конфликт «правды» государственной власти и «правды» человека кажется неразрешим и вечен. «Куда ты скачешь, гордый конь, / И где опустишь ты копыта?» - обращается поэт не только к свом современникам, но и к нам – их потомкам. Загадка истории остается неразгаданной, но Пушкин показал нам, что «правда» человеческая не менее важна, чем «правда» власти. Власть, «кумир» - это только мертвая статуя, она бессильна против человеческого сердца, памяти, живой души.
Сочинение
Согласно сложившейся с давних времен традиции, поэма – это произведение, имеющее повествовательный или лирический характер. Если вначале она являлась скорее историческим произведением, то с определенного момента поэмы стали приобретать романтическую окрашенность (что было связано с традицией средневекового рыцарского романа), а еще позже – на первый план выдвигается личностная, нравственно-философская проблематика, усиливаются лирико-драматические моменты. Наряду с этим, в поэме начинают прорисовываться центральные персонажи (или один персонаж, что было характерно для произведений писателей-романтиков) как самостоятельные личности, а не просто выхваченные из исторического потока расплывчатые фигуры.
Герой поэмы "Медный всадник" Евгений – порождение "петербургского" периода русской истории. Это "маленький" человек, смысл жизни которого заключен в обретении мещанского счастья: хорошего места, семьи, дома, благополучия.
…я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
И именно ограниченность существования Евгения тесным кругом семейных забот, непричастность собственному прошлому (ведь он
Живет в Коломне и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине)
являются чертами, неприемлемыми для Пушкина в Евгении, и именно они делают его "маленьким" человеком. Пушкин намеренно отказывается от подробной характеристики Евгения, он даже лишает его фамилии, подчеркивая возможность постановки на ее место любой, так как в образе Евгения отразилась судьба многих людей "петербургского" периода.
В сцене наводнения Евгений сидит за спиной Медного всадника, сжав руки крестом (параллель с Наполеоном), но без шляпы. Они с Медным всадником смотрят в одном направлении. Однако взгляд Петра направлен вглубь веков (он решает исторические задачи, не заботясь о судьбах людей), а Евгений смотрит на дом любимой. И в этом сопоставлении Евгения с бронзовым Петром выявляется главное отличие: у Евгения есть душа и сердце, он способен чувствовать и переживать за судьбу любимого им человека. Он – антипод "кумира на бронзовом коне", у него есть то, чего лишен бронзовый Петр: сердце и душа, он способен печалиться, мечтать, мучаться. Таким образом, несмотря на то, что Петр занят размышлениями о судьбах страны, то есть по сути в абстрактном смысле благоустройством жизни людей (включая самого Евгения как будущего жителя Петербурга), а Евгений увлечен своими собственными, сугубо личными, бытовыми интересами, в глазах читателя именно этот маленький человек становится более привлекательным, вызывает живое участие.
Наводнение, обернувшееся трагедией для Евгения, делает из него (невзрачного человека) Героя. Он сходит с ума (что несомненно сближает его образ с образом героя романтических произведений, ведь безумие – частый атрибут романтического героя), бродит по улицам враждебного ему города, но "мятежный шум Невы и ветров раздавался в его ушах". Именно шум природной стихии в сочетании с "шумом" в душе Евгения пробуждает в безумце то, что для Пушкина было главным признаком человека, – память; и именно память о пережитом наводнении приводит его на Сенатскую площадь, где он во второй раз встречается с "кумиром на бронзовом коне". Через великолепное описание Пушкина мы видим, что это была трагически прекрасная минута в жизни бедного, смиренного чиновника.
Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли.
Он понял причину своих несчастий, несчастий города, он узнал виновника, "того, чьей волей роковой под морем город основался". В нем родились чувство ненависти к "державцу полумира" и жажда возмездия. Евгений поднимает бунт. Подойдя к кумиру, он грозит ему: "Ужо тебе!..".
Духовная эволюция Евгения и порождает естественность и неизбежность протеста. Художественно убедительно показано преображение Евгения. Протест поднимает его к новой, высокой, трагической жизни, таившей в себе близкую и неминуемую гибель. Евгений отваживается грозить Петру будущим возмездием. И эта угроза страшна самодержцу, потому что он понимает, какая грозная сила сокрыта в протестующем, поднявшем мятеж человеке.
В тот момент, когда Евгений "прозревает", он становится Человеком в его родовой сущности (нужно заметить, что герой в этом отрывке ни разу не назван Евгением, что делает его в некоторой степени безликим, таким как все, одним из всех). Мы видим противостояние "грозного царя", олицетворения самодержавной власти, и Человека, имеющего сердце и наделенного памятью. В шепоте прозревшего Человека слышатся угроза и обещание возмездия, за которые ожившая статуя, "мгновенно гневом возгоря", наказывает "безумца бедного". При этом понятно, что это единичный протест, к тому же произнесенный "шепотом". Символично и определение Евгения безумцем. Безумие – это, по Пушкину, неравный спор. Выступление одиночки против могущественной власти самодержавия безумно, с точки зрения здравого смысла. Но это "святое" безумие, поскольку молчаливое смирение гибельно. Только протест спасет личность от нравственной гибели в условиях насилия.
Пушкин, как нам кажется, подчеркивает то, что, несмотря на условность и трагикомичность ситуации (Евгений, маленький человек, ничего не имеющий, при этом сошедший с ума, осмеливается "бросить вызов", пригрозить государю – да еще и не настоящему, а бронзовому его памятнику), действие, сопротивление, попытка подать голос, возмутиться всегда была и будет лучшим выходом, нежели покорность жестокому року.
