Даже Дуняшке, единственно родному человеку, Кошевой делает суровое предупреждение из-за того, что та нелестно отозвалась о красных: «ежели ишо раз так будешь говорить – не жить нам с тобой вместе, так и знай! Твои слова – вражьи…» Всё это характеризует фанатизм, бескомпромиссность его позиций.
Беспощадность Кошевого происходит не от природной жестокости, как, например, у Митьки Коршунова, а диктуется и объясняется им классовой борьбой. Матери, убитого им, Петра Мелехова, Мишка говорит: «…Не с чего моим глазам зажмуряться! А ежели Петро меня поймал, что бы он сделал? Думаешь, в маковку поцеловал бы? Он бы тоже меня убил…»
Но все это не вносит в образ Кошевого необходимой гармонии, и в сознании читателей он так и остается отрицательным героем. Михаил Кошевой – это воплощение преданности партии, но по шкале человеческих ценностей он оказывается ниже Григория. Однажды, услышав, что Михаилу угрожает смерть от рук казаков, Григорий, не думая о собственной опасности, мчится к нему на помощь: «…Кровь легла промеж нас, но ить не чужие мы?»181 Если он постоянно колеблется в политической борьбе, то это происходит потому, что он верен себе, человеческому достоинству, порядочности.
У Михаила, который униженно просит отарщика Солдатова не выдавать его, – «растерянно бегали глаза…». Возвращаясь из Вешенской в хутор Татарский, и не зная ещё, что там происходит, Кошевой колеблется: «Что делать? А если и у нас такая заваруха? Кошевой затосковал глазами…» Позднее, когда он спасся от грозившей ему в хуторе смерти, «вспомнил, как брали его в плен, беззащитность свою, винтовку, оставленную в сенях, – мучительно до слёз покраснел…».
Но простой, веселый деревенский парень в течение бурных лет резко меняется и из второстепенного образа превращается в одного из главных героев.
«Сделаю, тезка, ей богу сделаю, только отойди трошки, а то как бы тебе стружка в глаза не попала, – уговаривал его Кошевой, посмеиваясь и с изумлением думая: «Ну до чего похож, чертенок… вылитый батя! И глаза и брови, и верхнюю губу также подымает… Вот это работенка!» Здесь прямая речь и внутренний монолог помогают представить одновременное добродушие и изумление на лице Кошевого без каких-либо указаний со стороны автора.
В романе-эпопее "Тихий Дон" изображена целая галерея образов. Мы знакомимся с образами не только казачества, но и с "мужиками", как в романе называют их казаки. Да и среди казачества образы выделяются совершенно разные ещё в мирное время, а уж во время войны эта разница чувствуется более отчётливо.
Так, война расколола мир казачества надвое. И эта война разорвала дружбу Михаила Кошевого и Григория Мелехова.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Так оказалось, что Григорий не смог сразу определиться, на чьей стороне правда, а Михаил был убежден, что правда на его стороне. И отрекся он от всех казаков, кто не был с ним согласен. Наиболее яркой сценой, где проявил себя Кошевой, является та сцена, где он приехал в родной хутор и начал сводить счеты со всеми. Он сжигал дома богатых казаков, и дом Коршуновых хотел сжечь, только не все жители его покинули - остался дед Гришака, не стал он вместе с остальными убегать от красных. Кошевой застрелил его.
Известно, что Кошевой был влюблён в Дуняшку Мелехову, и собирался жениться на ней, но вся семья была против этой связи. И когда остались Дуняшка с Ильиничной и с детьми Григория, стал Кошевой добиваться своей цели. И добился. И стала тогда Ильинична уже не хозяйка в своём доме, без почтения относился к ней Михаил. И Григория обещал наказать, когда тот вернётся. Хотя война почти кончилась, он не мог забыть вражду, и старая дружба не мешала Кошевому. Он был лишним в хуторе, потому что не только целиком поддерживал идеологию красных, но ещё и изменился до неузнаваеиости. Может, это и хорошо, только этот герой за свою жизнь никого не сделал счастливым.
Обновлено: 2017-05-06
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям. Спасибо за внимание.
LVI
Пленных пригнали в Татарский часов в пять дня. Уже близки были
быстротечные весенние сумерки, уже сходило к закату солнце, касаясь
пылающим диском края распростертой на западе лохматой сизой тучи.
На улице, в тени огромного общественного амбара сидела и стояла пешая
сотня татарцев. Их перебросили на правую сторону Дона на помощь еланским
сотням, с трудом удерживавшим натиск красной конницы, и татарцы по пути на
позиции всею сотнею зашли в хутор, чтобы проведать родных и подживиться
харчишками.
Им в этот день надо было выходить, но они прослышали о том, что в
Вешенскую гонят пленных коммунистов, среди которых находятся и Мишка
Кошевой с Иваном Алексеевичем, что пленные вот-вот должны прибыть в
Татарский, а поэтому и решили подождать. Особенно настаивали на встрече с
Кошевым и Иваном Алексеевичем казаки, доводившиеся роднею убитым в первом
бою вместе с Петром Мелеховым.
Татарцы, вяло переговариваясь, прислонив к стене амбара винтовки,
сидели и стояли, курили, лузгали семечки; их окружали бабы, старики и
детвора. Весь хутор высыпал на улицу, а с крыш куреней ребятишки неустанно
наблюдали - не гонят ли?
И вот ребячий голос заверещал!
- Показалися! Гонют!
Торопливо поднялись служивые, затомашился народ, взметнулся глухой гул
оживившегося говора, затопотали ноги бежавших навстречу пленным ребятишек.
Вдова Алешки Шамиля, под свежим впечатлением еще не утихшего горя,
кликушески заголосила.
- Гонют врагов! - басисто сказал какой-то старик.
- Побить их, чертей! Чего вы смотрите, казаки?!
- На суд их!
- Наших исказнили!
- На шворку Кошевого с его дружком!
Дарья Мелехова стояла рядом с Аникушкиной женой. Она первая узнала
Ивана Алексеевича в подходившей толпе избитых пленных.
- Вашего хуторца пригнали! Покрасуйтеся на него, на сукиного сына!
Похристосуйтеся с ним! - покрывая свирепо усиливающийся дробный говор,
бабьи крики и плач, захрипел вахмистр - начальник конвоя - и протянул
руку, указывая с коня на Ивана Алексеевича.
- А другой где? Кошевой Мишка где?
Антип Брехович полез сквозь толпу, на ходу снимая с плеча винтовочный
погон, задевая людей прикладом и штыком болтающейся винтовки.
- Один ваш хуторец, окромя не было. Да по куску на человека и этого
хватит растянуть... - говорил вахмистр-конвоир, сгребая красной утиркой
обильный пот со лба, тяжело перенося ногу через седельную луку.
Бабьи взвизгивания и крик, нарастая, достигли предела напряжения. Дарья
пробилась к конвойным и в нескольких шагах от себя, за мокрым крупом
лошади конвоира увидела зачугуневшее от побоев лицо Ивана Алексеевича.
Чудовищно распухшая голова его со слипшимися в сохлой крови волосами была
вышиной с торчмя поставленное ведро. Кожа на лбу вздулась и потрескалась,
щеки багрово лоснились, а на самой макушке, покрытой студенистым месивом,
лежали шерстяные перчатки. Он, как видно, положил их на голову, стараясь
прикрыть сплошную рану от жалящих лучей солнца, от мух и кишевшей в
воздухе мошкары. Перчатки присохли к ране, да так и остались на голове...
Он затравленно озирался, разыскивая и боясь найти взглядом жену или
своего маленького сынишку, хотел обратиться к кому-нибудь с просьбой,
чтобы их увели отсюда, если они тут. Он уже понял, что дальше Татарского
ему не уйти, что здесь он умрет, и не хотел, чтобы родные видели его
смерть, а самую смерть ждал со всевозраставшим жадным нетерпением.
Ссутулясь, медленно и трудно поворачивая голову, обводил он взглядом
знакомые лица хуторян и ни в одном встречном взгляде не прочитал сожаления
или сочувствия, - исподлобны и люты были взгляды казаков и баб.
Защитная вылинявшая рубаха его топорщилась, шуршала при каждом
повороте. Вся она была в бурых подтеках стекавшей крови, в крови были и
ватные стеганые красноармейские штаны, и босые крупные ноги с плоскими
ступнями и искривленными пальцами.
Дарья стояла против него. Задыхаясь от подступившей к горлу ненависти,
от жалости и томительного ожидания чего-то страшного, что должно было
совершиться вот-вот, сейчас, смотрела в лицо ему и никак не могла понять:
видит ли он ее и узнает ли?
А Иван Алексеевич все так же тревожно, взволнованно шарил по толпе
одним дико блестевшим глазом (другой затянула опухоль) и вдруг,
остановившись взглядом на лице Дарьи, бывшей от него в нескольких шагах,
неверно, как сильно пьяный, шагнул вперед. У него кружилась голова от
большой потери крови, его покидало сознание, но это переходное состояние,
когда все окружающее кажется нереальным, когда горькая одурь кружит голову
и затемняет свет в глазах, беспокоило, и он с огромным напряжением все еще
держался на ногах.
Увидев и узнав Дарью, шагнул, качнулся. Какое-то отдаленное подобие
улыбки тронуло его некогда твердые, теперь обезображенные губы. И вот
эта-то похожая на улыбку гримаса заставила сердце Дарьи гулко и часто
забиться; казалось ей, что оно бьется где-то около самого горла.
Она подошла к Ивану Алексеевичу вплотную, часто и бурно дыша, с каждой
секундой все больше и больше бледнея.
- Ну, здорово, куманек!
Звенящий, страстный тембр ее голоса, необычайные интонации в нем
заставили толпу поутихнуть.
И в тишине глуховато, но твердо прозвучал ответ:
- Здорово, кума Дарья.
- Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кумя своего... моего мужа...
- Дарья задохнулась, схватилась руками за грудь. Ей не хватало голоса.
Стояла полная, туго натянутая тишина, и в этом недобром затишном
молчании даже в самых дальних рядах услышали, как Дарья чуть внятно
докончила вопрос:
- ...как ты мужа моего, Петра Пантелеевича, убивал-казнил?
- Нет, кума, не казнил я его!
- Как же не казнил? - еще выше поднялся Дарьин стенящий голос. - Ить вы
же с Мишкой Кошевым казаков убивали? Вы?
- Нет, кума... Мы его... я не убивал его...
- А кто же со света его перевел? Ну кто? Скажи!
- Заамурский полк тогда...
- Ты! Ты убил!.. Говорили казаки, что тебя видали на бугре! Ты был на
белом коне! Откажешься, проклятый?
- Был и я в том бою... - Левая рука Ивана Алексеевича трудно поднялась
на уровень головы, поправила присохшие к ране перчатки. В голосе его
явственная оказалась неуверенность, когда он проговорил: - Был и я в
тогдашнем бою, но убил твоего мужа не я, а Михаил Кошевой. Он стрелял его.
Я за кума Петра не ответчик.
- А ты, вражина, кого убивал из наших хуторных? Ты сам чьих детишков по
миру сиротами пораспустил? - пронзительно крикнула из толпы вдова Якова
Подковы.
И снова, накаляя и без того накаленную атмосферу, раздались
истерические бабьи всхлипы, крик и голошенье по мертвому "дурным
голосом"...
Впоследствии Дарья говорила, что она не помнила, как и откуда в руках
ее очутился кавалерийский карабин, кто ей его подсунул. Но когда
заголосили бабы, она ощутила в руках своих присутствие постороннего
предмета, не глядя, на ощупь догадалась, что это - винтовка. Она схватила
ее сначала за ствол, чтобы ударить Ивана Алексеевича прикладом, но в
ладонь ее больно вонзилась мушка, и она перехватила пальцами накладку, а
потом повернула, вскинула винтовку и даже взяла на мушку левую сторону
груди Ивана Алексеевича.
Она видела, как за спиной его шарахнулись в сторону казаки, обнажив
серую рубленую стену амбара; слышала напуганные крики: "Тю! Сдурела! Своих
побьешь! Погоди, не стреляй!" И подталкиваемая зверино-настороженным
ожиданием толпы, сосредоточенными на ней взглядами, желанием отомстить за
смерть мужа и отчасти тщеславием, внезапно появившимся оттого, что вот
сейчас она совсем не такая, как остальные бабы, что на нее с удивлением и
даже со страхом смотрят и ждут развязки казаки, что она должна поэтому
сделать что-то необычное, особенное, могущее устрашить всех, - движимая
одновременно всеми этими разнородными чувствами, с пугающей быстротой
приближаясь к чему-то предрешенному в глубине ее сознания, о чем она не
хотела, да и не могла в этот момент думать, она помедлила, осторожно
нащупывая спуск, и вдруг, неожиданно для самой себя, с силой нажала его.
Отдача заставила ее резко качнуться, звук выстрела оглушил, но сквозь
суженные прорези глаз она увидела, как мгновенно - страшно и непоправимо -
изменилось дрогнувшее лицо Ивана Алексеевича, как он развел и сложил руки,
словно собираясь прыгнуть с большой высоты в воду, а потом упал навзничь,
и с лихорадочной быстротой задергалась у него голова, зашевелились,
старательно заскребли землю пальцы раскинутых рук...
Дарья бросила винтовку, все еще не отдавая себе ясного отчета в том,
что она только что совершила, повернулась спиной к упавшему и
неестественным в своей обыденной простоте жестом поправила головной
платок, подобрала выбившиеся волосы.
- А он еще двошит... - оказал один из казаков, с чрезмерной
услужливостью сторонясь от проходившей мимо Дарьи.
Она оглянулась, не понимая, о ком и что это такое говорят, услышала
глубокий, исходивший не из горла, а откуда-то, словно бы из самого нутра,
протяжный на одной ноте стон, прерываемый предсмертной икотой. И только
тогда осознала, что это стонет Иван Алексеевич, принявший смерть от ее
руки. Быстро и легко пошла она мимо амбара, направляясь на площадь,
провожаемая редкими взглядами.
Внимание людей переметнулось к Антипу Бреховичу. Он, как на учебном
смотру, быстро, на одних носках, подбегал к лежавшему Ивану Алексеевичу,
почему-то пряча за спиной оголенный ножевой штык японской винтовки.
Движения его были рассчитаны и верны. Присел на корточки, направил острие
штыка в грудь Ивана Алексеевича, негромко сказал:
- Ну, издыхай, Котляров! - и налег на рукоять штыка со всей силой.
Трудно и долго умирал Иван Алексеевич. С неохотой покидала жизнь его
здоровое, мослаковатое тело. Даже после третьего удара штыком он все еще
разевал рот, и из-под ощеренных, залитых кровью зубов неслось
тягуче-хриплое:
- А-а-а!..
- Эх, резак, к чертовой матери! - отпихнув Бреховича, сказал вахмистр,
начальник конвоя, и поднял наган, деловито прижмурив левый глаз, целясь.
После выстрела, послужившего как бы сигналом, казаки, допрашивавшие
пленных, начали их избивать. Те кинулись врассыпную. Винтовочные выстрелы,
перемежаясь с криками, прощелкали сухо и коротко...
Через час в Татарский прискакал Григорий Мелехов. Он насмерть загнал
коня, и тот пал по дороге из Усть-Хоперской, на перегоне между двумя
хуторами. Дотащив на себе седло до ближайшего хутора, Григорий взял там
плохонькую лошаденку. И опоздал... Пешая сотня татарцев ушла бугром на
Усть-Хоперские хутора, на грань Усть-Хоперского юрта, где шли бои с
частями красной кавалерийской дивизии. В хуторе было тихо, безлюдно. Ночь
темной ватолой крыла окрестные бугры, Задонье, ропчушие тополя и ясени...
Григорий въехал на баз, вошел в курень. Огня не было. В густой темноте
звенели комары, тусклой позолотой блестели иконы в переднем углу. Вдохнув
с детства знакомый, волнующий запах родного жилья, Григорий спросил:
- Есть кто там дома? Маманя! Дуняшка!
- Гриша! Ты, что ли? - Дуняшкин голос из горенки.
Шлепающая поступь босых ног, в вырезе дверей белая фигура Дуняшки,
торопливо затягивающей поясок исподней юбки.
- Чего это вы так рано улеглись? Мать где?
- У нас тут...
Дуняшка замолчала. Григорий услышал, как она часто, взволнованно дышит.
- Что тут у вас? Пленных давно прогнали?
- Побили их.
- Ка-а-ак?..
- Казаки побили... Ох, Гриша! Наша Дашка, стерва проклята-я... - в
голосе Дуняшки послышались негодующие слезы, - ...она сама убила Ивана
Алексеевича... стрельнула в него...
- Чего ты мелешь?! - испуганно хватая сестру за ворот расшитой рубахи,
вскричал Григорий.
Белки Дуняшкиных глаз сверкнули слезами, и по страху, застывшему в ее
зрачках, Григорий понял, что он не ослышался.
- А Мишка Кошевой? А Штокман?
- Их не было с пленными.
Дуняшка коротко, сбивчиво рассказала о расправе над пленными, о Дарье.
- ...Маманя забоялась ночевать с ней в одной хате, ушла к соседям, а
Дашка откель-то явилась пьяная... Пьянее грязи пришла. Зараз спит...
- Где?
- В амбаре.
Григорий вошел в амбар, настежь открыл дверь. Дарья, бесстыже заголив
подол, спала на полу. Тонкие руки ее были раскинуты, правая щека блестела,
обильно смоченная слюной, из раскрытого рта резко разило самогонным
перегаром. Она лежала, неловко подвернув голову, левой щекой прижавшись к
полу, бурно и тяжко дыша.
Никогда еще Григорий не испытывал такого бешеного желания рубануть.
Несколько секунд он стоял над Дарьей, стоная и раскачиваясь, крепко сцепив
зубы, с чувством непреодолимого отвращения и гадливости рассматривая это
лежащее тело. Потом шагнул, наступил кованым каблуком сапога на лицо
Дарьи, черневшее полудужьями высоких бровей, прохрипел:
- Ггга-дю-ка!
Дарья застонала, что-то пьяно бормоча, а Григорий схватился руками за
голову и, гремя по порожкам ножнами шашки, выбежал на баз.
Этою же ночью, не повидав матери, он уехал на фронт.
Роман-эпопея «Тихий дон» М. А. Шолохова — грандиозное произведение о жизни и быте донских казаков. Катаклизмы жестокого двадцатого века на-рушили мирное течение народной жизни, жизнь на Дону разладилась.
Одним из ярких эпизодов, подтверждающих тра-гичность происходящего на Дону, является эпизод визита Михаила Кошевого в дом Мелеховых.
Измучилась Ильинична в ожидании сына. Она ста-ла уже слаба и стара. Многочисленные потери и утра-ты сломили ее, да и возраст давал о себе знать. Еже-дневно она вспоминала о Григории, ждала его каж-дую минуту, не давала никому ни на.миг усомниться в его возвращении, держала теплой пищу для него, как приятное воспоминание вывесила в передний угол его одежду. И вот вместо Григория в ее доме появляется первейший враг, Мишка Кошевой, убийца ее сына Петра. Ильинична не находит себе места от негодова-ния. Мишка ей ненавистен. Кошевой же пришел к Мелеховым сразу наутро после возвращения. Он со-скучился по Дуняшке, и жесткий прием Ильиничны его не смутил нисколько. Ильинична принялась сты-дить его и гнать из своего дома. Мишка же не обращал никакого внимания на ее слова. Он прекрасно пони-мал хозяйку мелеховского дома, но и отступать от сво-его тоже не собирался. Тяжелее всего пришлось в этой ситуации Дуняшке, которая, только услышав голос Михаила, не находила себе места. На ее лице « то вспыхивал густой румянец, то бледность покрывала щеки так, что на тонкой горбинке носа выступали
продольные белые полоски». При виде Дуняшки, все же не выдержавшей и вышедшей из комнаты, мутные глаза Кошевого оживились. Любовь к ней — единст-венное, что осталось у него в жизни, и с этим Ильи-ничне надо было смириться.
Нелегкий разговор заводит она с Михаилом. Но он этого разговора ждал. Знал, что назовет его Мелехова душегубом, знал, что придется ему посмотреть в глаза матери, сына которой он собственноручно лишил жизни. Свой поступок Кошевой объясняет войной. «А ежели б Петро меня поймал, что бы он сделал?» — гневно восклицает он, споря со старухой. Война бесче-ловечна. Гражданская — вдвойне. Брат шел на брата, сосед на соседа, и это пришлось разъяснять Мишке Ильиничне. Кошевой говорит старухе о своей душев-ной чуткости, о том, что у него на животное никогда не поднималась рука, что война заставила его быть та-ким же жестоким, каким были на ней все. Непредска-зуемая судьба распорядилась так, что сердце Михаи-ла загорелось любовью именно к Дуне Мелеховой, что родной ее брат оказался во вражеском ему стане, что сватья Мелеховых Коршуновы были тоже по другую сторону баррикад. Трагична их судьба, но нисколько не счастливее их Кошевой, оставшийся совершенно одиноким. Война, по мнению Шолохова, разлагает души людей, убивает в них человеческое.
Долго споря с Мишкой, Ильинична начинает пони-мать, что не так-то легко его отвадить от их дома. Ко-шевому было свойственно бычье упорство, оскорби-тельные выходки «взбесившейся старухи» его не тро-гали и, главное — он знал, что Дуняшка его тоже любит, следовательно, смысл добиваться ее был.
В определенный момент и Дуняшка не выдержива-ет и восстает против материнских запретов. Ее любовь сильнее страха перед матерью, сильнее уважения к ней. Несмотря на всю жестокость войны, все такими же сильными оставались естественные человеческие чувства, измученные люди все же продолжали лю-бить, потому что жизнь продолжалась.
Недолго сопротивлялась Ильинична. Старуха, жившая всегда общечеловеческой идеей дома, мате-ринского долга, не смогла зажить по-новому, зажить идеей ненависти. Михаил вскоре взялся помогать им по хозяйству. Противоречить ему было сложно: без мужской руки все у Мелеховых давно пришло в упа-док. Увидев, как исхудал «душегуб», Ильинична жа-леет его, подчиняясь извечному непрошеному чувст-ву — «щемящей материнской жалости». В итоге не выдержав, Ильинична зовет Михаила ужинать, фак-тически признав его членом семьи. За ужином она пристально наблюдает за ним и именно в этот миг не-ожиданно для себя проникается к нему иным чувст-вом. Это парадоксальное явление — жалость к убийце сына — писатель объясняет силой характера простой русской женщины. Много утрат понес народ, понесли Мелеховы, но жизнь продолжалась, и как-то нужно было мириться с ее новыми обстоятельствами.
Роман «Тихий Дон» — страстный призыв писателя к людям сохранить общечеловеческие ценности и от-казаться от войн и насилия.
Мишка Кошевой – один из героев романа «Тихий Дон», казак из станицы Татарской, перешедший на сторону большевиков, ухажер Дуняши . Это жестокий и порывистый человек, действующий под влиянием минутных эмоций. Перейдя на сторону «красных», он всю жизнь посвятил борьбе с белыми. Он спокойно убивает сотни людей, оправдывая себя фразой: «Все мы душегубы». По идейным соображениями противопоставлен ему в романе Митька Коршунов , хоть они и схожи по характеру и совершенным зверствам.
В поисках «новой» правды Мишка стал безжалостным убийцей. Для него больше не было друзей, соседей, родных. Они все подразделялись либо на «своих», либо на врагов. Врагами он считал даже детей и стариков, если те были из тех семей, против кого он воевал. Так, мстя за Котлярова и Штокмана, он жестоко убил деда Гришаку и сжег множество домов своих врагов. Вместе со своими зверствующими товарищами он сжег более ста домов в станице Каргинской. Для Мишки в порядке вещей ухаживать за Дуняшой после того, как он убил ее брата – Петра Мелехова . На примере этого героя автор показывает, что правда должна быть какая-то одна, общечеловеческая, а не частная, приводящая к вражде между родными людьми.
